слово, которое не относится ни к древнееврейскому, ни к арамейскому языку, – Раввуни! Возможно, это было ласковое прозвище, которым Мария Магдалина обычно называла Иисуса. Оно означало что-то вроде «мой маленький рабби» (Бен-Хорин однажды высказал такое предположение в своей лекции).[497] В любом случае, Мария не застыла в страхе и поклонении, словно перед ней была некая божественная личность; для нее имело значение лишь то, что ее добрый раввин, которому она доверяла, был жив.

Члены семьи и ученики могли поверить только в то, что Иисус, способный творить чудеса, был избран Богом и наделен особыми мессианскими дарами. Бог не мог позволить такому человеку умереть и забыть о нем. Предположение о том, что Иаков считал своего брата Сыном Божьим, который обитал со Всевышним на небесах до своего рождения, было бы абсурдным.[498]

Всякого, кто стал бы проповедовать в иерусалимском Храме или в синагоге, где собирались последователи Иисуса, о том, что недавно казненный Иисус из Назарета был не человеком, а Богом, либо дружно осмеяли бы, либо побили бы камнями. Идеи о том, что Бог является Троицей, что Он может взять кого-либо на небеса и наделить особой божественной властью, были бы непонятны любому еврею 2 тысячи лет назад – равно как и сейчас.

Если ученики и остальные последователи Иисуса и использовали изредка выражение «Сын Божий», то, должно быть, делали это в еврейско-восточном смысле.[499] Они подразумевали человека, который ведет особенно благочестивую и богобоязненную жизнь, угодную Богу. Каиафа, безусловно, также мог притязать на титул «Сына Божьего». Подобный эпитет характерен для живого и колоритного языка евреев; сам Иисус, согласно евангелистам, использовал его. У Матфея Иисус говорит в Нагорной проповеди: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (5, 9).[500]

«Сын Божий» – это смысловое усиление конструкции «дети Божьи». Должно быть, все евреи чувствовали себя Божьими детьми; идея о том, что они избранный народ Бога, была основополагающей для их религии.[501] Бог управляет детьми из Своего народа, но Сам Бог не рождает никаких детей! В том же духе проповедовал и Иисус: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного…» (Матф. 5, 44–45).

В еврейском религиозном мировоззрении идея о том, что у Бога может быть биологический сын, по определению является образцом дурного вкуса. Таким образом, вопрос первосвященника «Ты ли… Сын Благословенного?» касался не физического родства, а имел целью установить, претендует ли Иисус на мессианство. Если допустить, что Иисус действительно ответил: «…Я; и вы узрите Сына Человеческого…», его ответ не прозвучал бы странно для еврейского уха. Диалог имеет смысл, только если его толковать в терминах еврейской мысли и еврейского языка. Если же оценивать его, отталкиваясь от христианских концепций, ответ Иисуса представится противоречивым и совершенно бессмысленным. С одной стороны, он заявлял, что является земным сыном Бога; с другой – использовал в качестве доказательства тот факт, что он воссядет одесную Бога как человек. В соответствии с правильной философской и лингвистической интерпретацией, первосвященник и Иисус (если у них на самом деле состоялся этот разговор) говорили друг с другом на одном и том же уровне, а не на разных языках, будто бы не понимая друг друга. Следует учитывать и то, что оба участника диалога были евреями, а не христианами. Даже евангелист Марк явно подчеркивает это, перефразируя имя Бога как «Благословенный».

Неправильное толкование богохульства

Иисус не совершил бы грех богохульства, ответив утвердительно на вопрос первосвященника. Евангелисты (особенно Марк) используют слово «богохульство» очень часто и не по существу. В эпизоде, повествующем о том, как Иисус простил грехи парализованному человеку (это был совсем другой случай, не похожий на то, что происходило в Синедрионе), о книжниках сказано, что они «помышляли в сердцах своих»: «…что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» (Марк. 2, 7–8). Кольпинг считает возможным,[502] что вся концепция «обвинений в богохульстве» исторически не обоснованна и что истоки ее – в исповедании христианской общины.

Точное определение богохульника приводится в Книге Левит (24, 11): это тот, кто хулит и злословит имя Всевышнего. Интересен сам случай, подсказавший данное определение: во время ссоры сын израильтянки и египтянина проклял Бога Израиля.

Но как Иисус мог совершить богохульство, ответив на вопрос, касавшийся его мессианского статуса? Имя Бога при этом даже не упоминалось, тем более никоим образом не хулилось.[503]

Ни притязание на титул Мессии, ни провозглашение себя Сыном Божьим, ни даже сочетание того и другого, согласно еврейскому закону, не может быть основанием для обвинения в богохульстве. В целом можно сказать: евангелия не дают точного описания обвинений, выдвинутых против Иисуса на суде, которые еврейские власти должны были бы признать обоснованными и достаточными для вынесения смертного приговора.[504]

Тем не менее Марк и Матфей вкладывают в уста Каиафы следующие слова: «…на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство…» (Матф. 26, 65; Марк. 14, 63–64). Данное высказывание не может претендовать на историческую достоверность. Нет причин полагать, что первосвященник не знал элементарной юридической нормы, согласно которой установленные по какому-либо делу факты должны быть изучены на основании соответствующих законов. Каиафа судил не один, он был председателем судебного органа, состоявшего из лучших и известнейших юристов страны. Нет никаких причин сомневаться в том, что они вполне умели анализировать и правильно оценивать факты в таком, по сути, простом деле, как это.

Евангелисты неправомерно обвиняют Каиафу и весь Синедрион в ошибочном толковании основополагающего юридического принципа (притом, что само судебное разбирательство было незаконным). Поступая так, они еще яснее дают понять, что все их усилия были направлены на достижение заранее известной цели и что они пытались снять с римлян ответственность за происшедшее. Они надеялись, что их читателям еврейские законы незнакомы, а потому они безоговорочно примут такое искаженное объяснение.

Представления людей древности об историографии дают понять, почему евангелисты описали некоторые моменты суда, которые кажутся совершенно невероятными. Утверждение о том, что слуги в суде в присутствии судей, и даже сами судьи, могли плевать Иисусу в лицо, бить его кулаками и жестоко издеваться над ним, подобно римским солдатам, которые, согласно описаниям, делали то же самое (Матф. 26, 67–68),[505] было рассчитано на то, чтобы настроить читателя против Каиафы и верховного суда. Их целью было изобразить ситуацию, которая в невыгодном