В дверь дома кто-то громко постучал. Хозяин отодвинул занавески и посмотрел в окно.

— Что тебе нужно, Васек? — открыв окно, спросил он белобрысого мальчишку, что стоял около двери.

— Дядя, Мартын! Чекисты и милиция обыскивает дома, — громко произнес он.

— Спасибо, Васек, — ответил хозяин дома, закрывая окно. — Ваше благородие! Уходить нужно, чекисты и милиция обыскивают дома.

Евгений быстро натянул на ноги сапоги и посмотрел на Порфирия, который стоял около двери.

— Уходим! — произнес Варшавский. — Спасибо вам за приют.

Он вышел во двор, где извозчик уже запрягал лошадей в тачанку. Порфирий установил пулемет и вынес из сарая еще три коробки с пулеметными лентами.

— Открывай ворота! — крикнул извозчик хозяину дома.

Тачанка вылетела со двора и, подняв в воздух дорожную пыль, помчалась по улице.

— Стой! Будем стрелять! — закричал красноармеец, выскочивший из ворот соседнего дома.

Он вскинул винтовку, но пуля Евгения, сбила его с ног. Винтовка вылетела из его рук и упала на землю. Он еще сделал два или три шага и повалился на дорогу, разбросав руки словно крылья. Сзади хлопнуло несколько выстрелов, но остановить мчавшую тачанку они не могли. Тачанка огрызнулась пулеметной очередью и помчалась дальше.

***

Отец Михаил облачался. Сегодня ему предстояла служба Божия и проповедь, как водится. Монастырь у него был довольно скромным, монахи все разошлись еще в 1919 году. Сейчас его паства была столь малочисленная, что он порой вел службу для двоих или троих прихожан, жителей небольшой деревни, которую сожгли наступающие красноармейцы. Тем не менее, к проповеди отец Михаил готовился заранее. Он всегда знал, что говорить прихожанам, что они хотят услышать от него. Он просто выходил к людям, из глубины его памяти выплывала, как старый деревянный парусник, цитата из Святого Писания, которая тут же рождала слова, которые словно горный поток, нес поток изречений неизвестно откуда взявшийся. Отец Михаил верил, что слова эти исходят из Царства Небесного, из Божьих помыслов. Сегодня у него возникло чувство, что эта проповедь будет последней проповедью в его жизни. Самой последней. Он задумался и застыл: «А кто вообще понимает мои проповеди? Кто-нибудь понял хоть одну из них? Или все они прозвучали в пустоту и не коснулись душ, молящихся здесь людей? Сам виноват — люди понимают то, что просто, сказал бы им, что нужно меньше пить, не нужно грешить, а ты им, старый дурак, о человеколюбии, о душе человеческой, забираешься в дебри богословия и дремучий лес психологии…. Нет, зря ты жизнь прожил, Михаил, зря…». Еще он вдруг подумал, что он уже очень стар, как этот мир стар. Пора ему уже на погост. Пора.

Услышав за окном кельи цокот копыт, отец Михаил выглянул в окно. Во двор монастыря въехала тачанка.

«Кто это и с какой целью? — подумал он, поправляя крест на груди. — На красноармейцев они не похожи, особенно тот, что по моложе двух других. Судя по выправке — офицер».

Он спустился вниз и направился в сторону гостей, которые продолжали стоять посреди двора и рассматривать монастырские постройки.

— Здравствуйте, батюшка, — произнес Евгений, направляясь навстречу настоятелю. — Я вам привез привет от вашего родственника — Мартына. Он велел кланяться вам.

— Спасибо, гости дорогие. Как он там?

— Как и все сейчас.

Они отошли в сторону от тачанки, с которой Порфирий стал снимать пулемет.

— Вы надолго? — спросил настоятель Варшавского.

— Нет. Дня на два не более. В городе чекисты устроили облавы, вот нам и пришлось перебраться куда-нибудь оттуда. Скажите, батюшка, а красные к вам часто наведываются?

— Бывают, не часто, но бывают. Приедут, бывало, обшарят обитель и укатят. Вот на той неделе были, все ищут заговорщиков….

Варшавский улыбнулся.

— Порфирий, установи пулемет на колокольне, — приказал ему Евгений.

Отец Михаил с осуждением посмотрел на него и отвернулся в сторону. Он явно не одобрял решение этого молодого офицера.

— Что вы так на меня смотрите, батюшка?

— Вот смотрю, вроде бы сражаетесь за веру, а сами что творите? Пулемет на колокольню… Бога не боитесь?

— Сейчас уже нет, отец Михаил. Бог примет всех убиенных….

Настоятель перекрестился.

— Принять примет, а вот дальше всех расставит в разные стороны. И в какой стороне стоять будете вы, этого пока никто не знает….

К Евгению подошел Порфирий с двумя коробками пулеметных лент и вопросительно посмотрел на него.

— Это тоже туда…

— Вы на службе будете? — спросил его настоятель.

— Наверное, нет. Боюсь, что своим присутствием могу навлечь на вас беду. Время сейчас такое…

Отец Михаил развернулся и направился в храм. Проводив его взглядом, Евгений подошел к тачанке и, откинув мешковину, взял в руки ящик с гранатами и понес его на колокольню. Варшавский спустился с колокольни вниз и, перекрестившись, вошел в храм.

***

Поручик лежал на жестком топчане. Ему почему-то не спалось в эту ночь и это не потому, что ложе было жестким и не удобным, его по-прежнему не покидало предчувствие навалившейся на него беды. Почему-то перед его глазами стоял ноябрь 1918 года.

Пленные красноармейцы стояли на изрытом взрывами поле. Над головами пленных дрожал прозрачный пар дыхания. Штабс-капитан Иванов со стеком в руке, озабоченно поглаживая русые усы и небритый подбородок. Он ходил между пленными, словно разыскивал среди этой толпы, скованной страхом смерти, кого-то знакомого. Наконец он становился напротив одного из пленных. Босой красноармеец, в измятой шинели, поднялся с травы, со страхом, исподлобья посмотрел на белого офицера.

— Из какой губернии? — спросил его штабс-капитан.

Рослый парень, серый с лица, зябнущий от страха и ожидания своей участи, глухо ответил. Иванов стал его о чем-то расспрашивать вполголоса.

— Капитан! Ты что ему отходную читаешь? — спросил офицера Варшавский.

Наверно, это были самые простые вопросы, которые задавал красноармейцу Иванов: о деревне, земле, бабе, стариках. Евгений хорошо помнил, как менялось лицо красноармейца. Оно посветлело, на нем вдруг заскользил какой-то непонятный ему добрый свет. Пленный улыбнулся.

Капитан слегка коснулся стеком его плеча, точно посвящая пленного в достоинство честного солдата.

Выстрел прозвучал как-то неожиданно. Красноармеец словно переломился пополам. Фуражка слетела с его головы и покатилась по мерзлой земле.

— За что ты его? — спросил Иванова Евгений.

— Ты не поверишь, его отец служил у нас на мельнице.

— И что?

— Он мне рассказал, как плакала и визжала моя сестра, когда они ее насиловали.

Штабс-капитан замолчал и посмотрел на пленных.

— Они здесь все такие, Варшавский.

— Ты что надумал, Иванов?

Он плечом отодвинул от пулемета солдата и, заправив ленту, повернул его в сторону пленных. Первой очередью он скосил передний ряд красноармейцев. Толпа сначала