на колени чашку с попкорном. Мне до сих пор настолько не по себе от событий этого вечера, что и самой хочется чем-то отвлечься.

– Ну ладно.

Я сажусь, и мы смотрим старый фильм ужасов восьмидесятых – один из тех, в котором подростков преследует убийца в маске, у которого почти нет никаких убедительных причин их убивать, за исключением того, что его когда-то обидела какая-то девочка. Девочки там всегда погибают во время занятий сексом. Мальчики могут погибнуть в шкафу или в машине, но девочки – неизменно лежа на спине. Я смотрю кино, постоянно трогая свои волосы, и задаюсь вопросом, почему весь мир так одержим девочками-подростками и тем, кого мы впускаем в себя. Интересно, умру ли я, занимаясь сексом? Мне неловко сидеть рядом с мамой и папой – сейчас, когда еще не прошли болезненные ощущения. Я думаю о Ро, о том, что для него значит первый секс. Мне не терпится узнать, что он сам думает об этом.

Как только фильм заканчивается, я поднимаюсь к себе и начинаю печатать сообщение Ро, но не могу подобрать нужные слова. Они кажутся либо глупыми («Ничего себе было прощание, правда?») или слишком искренними, личными («Знай – я так рада, что мой первый раз был с тем, кто любит меня, и не важно, что будет потом, но я…»).

Я давно знала, что потеряю девственность с Ро, но всегда думала, что в этот момент мы с ним будем на одной волне. Мы не будем сомневаться в себе, в своих способностях, в том, что нам делать. Но сейчас секс смахивает больше на последнюю отчаянную попытку удержать его, чем на радостный праздник.

Ничего не работает. Ничего не кажется правильным. Трудно даже сказать, жалею я или нет. Я так ничего и не придумываю, и поэтому решаю подождать, пока он напишет мне. Я думаю: «Вот сейчас он напишет мне, и тогда я начну готовиться ко сну. Как только я получу знак того, что Ро до сих пор понимает меня, хотя бы немного, то почищу зубы».

И в результате я засыпаю в одежде и держа телефон в руках.

Во сне в моей груди разгорается зеленый свет и возникает ощущение внутреннего солнечного тепла, идущего из нового источника. Наверное, неправильно называть это сном. Это не похоже на сон. Это скорее транс, ощущение, что ты одновременно и бодрствуешь, и спишь. Неглубокий вид забытья, похожий на полудрему, когда клюешь носом в машине.

На этот раз я оказываюсь на теннисном корте. Мне редко снятся сны, действие которых происходит где-то помимо реки, но это один из таких. Я не столько человек, сколько луч зеленого света с золотистым оттенком, и мой свет обволакивает теннисный корт, как будто я старалась заключить в свои объятия землю на нем. Утрамбованная поверхность скрывает под собой маленькие цветочки, похожие на лютики, но черные, а не желтые в середине. Цветы пытаются подняться, выгнув шеи навстречу зеленому свету, но теннисный корт мешает им.

А потом я оказываюсь глубоко в земле, погружаюсь во что-то сырое и дикое; от земли исходит приятный аромат, но он постепенно пропадает. Моего носа – то есть моего шара зеленого света, который и есть нос – касается кислый запах. Тут меня посещает нечто вроде озарения. Или не совсем озарения. Скорее, осознание, которое наступает, а потом сразу же приходит мысль: «О, да я же знала об этом все время. Знала всегда».

Мысль о том, что под землей, среди влажной почвы, находятся семена и насекомые, но еще глубже располагается что-то еще. Магия. Подобно тому, как облака содержат пар и небо, так и земля содержит почву и Колодец. Колодец теперь не просто абстрактная идея. Это струйка серебристой воды, и она повсюду, она отражает радужный свет. Это часть меня, а я часть его.

И он разлагается.

В меня проникает запах гниения, а зеленое свечение тускнеет, подобно тому как уменьшается огонь на газовой плите. Я понимаю, что струйка серебра должна быть огромной, стремительной рекой, но она оскудела. Желтые цветочки сдаются в своем стремлении к солнцу и умирают. Кисловатый запах превращается в вонь. Все вокруг загнивает, пересыхает и замирает. Как засохшая кровь, как черствый хлеб, как вспенившаяся капуста, как стоячая вода в болоте.

И вот я снова человек, а вовсе не зеленый свет. И засохшая кровь, черствый хлеб, вспенившаяся капуста и стоячая вода внутри меня, а я стою на коленях и корчусь в муках, стараясь извергнуть из себя яд.

Просыпаюсь я от того, что мою голову обхватывает руками мама.

– Мэйв! Проснись же! – повторяет она, испуганно глядя на меня.

Плечи мои содрогаются, из горла вылетает звук, похожий на рев загнанного в угол животного.

– Мэйв, ты все еще спишь, – мама трясет меня за плечо. – Проснись по-настоящему!

– Я проснулась, – выдыхаю я и понимаю, что до сих пор лежу на кровати одетой. Даже не сняв куртку.

Тело мое покрыто потом, резинка бюстгальтера впивается в кожу. Во рту пересохло, горло болит от попыток вызвать рвоту во сне. В промежности тоже ощущается боль, как будто от недавно образовавшегося синяка.

– Детка, ты кричала, – говорит мама. – Что случилось?

– Пить, – говорю я, начиная дрожать. – Воды.

Мама подносит мне что-то ко рту, и я жадно глотаю. И только после третьего глотка я замечаю разлитый по комнате чистый, свежий запах лаванды. Я гляжу вниз и вижу, как моя бедная, испуганная мама прижимает к моим губам термос для чая.

Я кричу, выбиваю термос из ее рук. Жидкость проливается и впитывается в коврик.

– Мэйв! – мама вскакивает в смущении и ужасе. – Ты что делаешь?

– Мне нельзя это пить! – пронзительно кричу я. – Мне нельзя это пить!

Меня охватывает паника, я задыхаюсь. Что это значит? Что я только что наделала?

– О боже, – мама встает и рассматривает термос. – Это что… Мэйв, что там было? Тебя нужно отвезти в больницу? Это стояло возле твоей кровати, и я подумала, что это… чай…

Она принюхивается, и я вижу, как ее лицо сморщивается в скудном освещении.

– Мэйв… это джин?

Даже несмотря на панику, я понимаю, почему она решила, что это джин. За прошедшие несколько часов вода с лавандой и сахаром в термосе уже начала действовать каким-то магическим образом. В комнате стоит запах, слегка напоминающий алкоголь со сладким цветочным оттенком – действительно похоже на джин с ароматизаторами.

– Да, – отвечаю я, стараясь успокоиться. – Это джин. Эм-м… извини.

– Поверить не могу, – качает мама головой, начиная сердиться. – Мэйв, что с тобой