Ни я, ни Мара не слышали, как вернулись Аксель и остальные. Может, они пришли уже ранним утром, только чтобы разбросать бутылки и завалиться спать. Когда я сполз с крыши, кутаясь в широкую джинсовую куртку (как только я проснулся, Марины уже рядом не было, я сразу проверил рукава: вдруг она изрядно подтаяла за ночь спряталась в одном из них?), наткнулся на дворника, ожесточённо выбивающего пыль из каменной плитки.

— Совсем очумели со своими животными, — сказал он мне.

Дворник был средних лет, кудрявый, в больших очках. Невероятно сутулый и в длинной, растянутой спецовке дорожной службы, оранжевой с белыми полосками.

— Животные у нас в клетках, — сказал я и принялся соображать, всех ли обезьянок мы загнали вчера домой.

Дворник выразительно постучал метлой по тротуару.

— Не все, к сожалению. Некоторых не мешало бы сажать на цепь.

Только теперь я увидел, что мусорные мешки неподалёку заполнены пустыми бутылками.

— Посмотрите, что вы сделали с газоном! Власти это так не оставят.

Я огляделся и понял наконец, почему ощущение игрушечности не набросилось на меня с самого момента пробуждения. Какие уж тут игрушки… Лужайка выглядела так, как будто её пытались покосить при помощи барахлящей газонокосилки. Если, конечно, наш автобус вообще можно было назвать газонокосилкой. Декоративные кусты, постриженные в виде разных животных, превратились в торчащие вверх мётлы, казалось, каждой из них работник дорожной службы мог бы воспользоваться. По небу плыли угрюмые облачные треугольники, будто узоры на тёплом свитере, который носил старый почтальон, пан Йозеф, навсегда оставшийся в прошлом.

Неопознанное утреннее время очень хорошо сочеталось с по-прежнему неопознанным днём недели. Где-то невдалеке журчали машины. Мышик здоровался с кокер-спаниелем, за которым брела сонная старушка с совком для экскрементов. Пластиковые каштаны шумели от набегающего ветерка, натужно, словно по принуждению касались друг друга ветками и затихали снова.

Аксель выполз из фургона, одетый в мятые и бурые от дорожной грязи джинсы. Хмуро посмотрел на меня, поправил кренящиеся на одну сторону, словно получившее пробоину судно, очки. Я заметил, что одна дужка у них погнута.

— Давай, давай, юнга, штопай парус. К вечеру мы должны быть уже в открытом море.

— Мы больше не будем выступать?

Но он уже шёл неверной походкой в автобус.

Кажется, Капитан умудрился разрешить за бессонную ночь все прения, возникшие у него с сэром Зверянином и мгновенно потерял к нему интерес. Возможно, они распили на двоих бутылочку-другую… я заглянул в мусорный мешок. Бутылочку-другую «Golden Ale». Так что, в какой-то мере город сумел от нас откупиться. Пьяному с пьяным договориться не составляет никакого труда.

Мало-помалу вся наша компания собралась возле электрической плиты, словно около костра в глубокой лесной чащобе. Мара была за повара, жонглируя сковородками, она готовила яичницу. Вчерашний наш разговор спрятался где-то в глубине её коричневых глаз. В огромной кастрюле на одной из четырёх конфорок закипала вода под похлёбку.

Непьющая половина нашего театра с жалостью и немного со снисходительностью поглядывала на пьющую. Хотя непьющей половины здесь было раз-два, и обчёлся. Я, Марина, Мышик… и Джагит?

Джагит пока не вышел к завтраку, хотя вставал раньше всех.

— Любой человек может тратить любое время на сон, — сказал он как-то в своей обычной перчёно-назидательной манере. — Главное, чтобы это было регулярно. Если ты делаешь что-то регулярно, ты сможешь делать это всю жизнь. Каким бы тяжелым это не казалось.

Подкрепляя слова собственным примером, он поднимался каждое утро в пять утра. Если Марина, которая тоже просыпалась очень рано, сразу запускала свой вентилятор, то восточный маг мог просто часами сидеть на ковре, перебирая чётки и ведя разговор с чем-то внутри себя.

Но к завтраку он появлялся всегда важный и шелестящий одеждами, прореживая на ходу пятернёй бородку.

Марина обжаривала ему на сливочном масле овощи. Кроме свежих овощей Джагит питался только блюдами, в которых в изобилии встречалась рыба и рис.

— Позову его, — сказал я.

Нельзя сказать, что он начал мне нравиться. Он был и остался самым тяжёлым человеком из всех, которых я знал, несмотря на то, что разглядел за этим нагромождением кирпичей живое сердце. Я стал его хоть немного понимать.

Керосиновая лампа стояла там же, где и вчера. Кажется, её так никто и не трогал, и потухла она, только когда выгорело всё горючее.

* * *

Джагит и Анна были единственными, у кого был свой угол в этом фургоне в частности, и во всём караване в целом. Аксель, Костя, да и все остальные кочевали по автобусным сиденьям.

Анна спала справа от входа, на невысоком, но довольно широком сундуке. Её сон был отгорожен от бодрствующего, постоянно меняющегося мира шёлковыми занавесками. Её сон охраняли книги с многочисленными закладками где-то на первых главах (я предполагал, что Анна не прочитала до конца ни одной), чёрная статуэтка кошки, обёртки из-под шоколада и скатанная в шарики блестящая фольга, разбросанная где ни попадя. Когда занавески отодвинуты, я мог, робко вглядываясь в полумрак, видеть розовое бельё и пуховые подушки и продавленность на одной из них, там, куда приходила лежать Луша. Неизменная, как часы, она навешала Анну каждое утро.

Чем был заполнен сундук, мне оставалось только догадываться. Конечно же, одеждой, но о таком тривиальном варианте не хотелось думать.

За гнёздышком акробатки были коробки с цирковыми снарядами, пригодные для сидения, любимый стол Акселя, фотографии и карта на стенах, а один из самых дальних и самых тёмных углов принадлежал великому магу.

Места он занимал куда меньше, чем Анна. Там были его любимые ковры, пахнущие, как мне казалось, песчаной пылью Аравии, и старый, похожий на радиаторную решётку автомобиля обогреватель, сконструированный Костей. Он работал от аккумулятора и каким-то непостижимым образом заряжался при движении повозки. Я не пытался разобраться, знаю лишь, что было множество шестерёнок, которые жутко стучали при движении.

Как-то я спросил Джагита, действительно ли он чувствует себя в своём углу «как дома».

— Спроси у Акселя, — ответил он. — Как только осмыслишь его ответ, возвращайся, и я, может быть, его дополню.

Я отправился к Акселю.

— Дом должен быть вот здесь, — сказал Капитан и жизнерадостно постучал себя по груди. — Если ты не носишь самого себя под сердцем, ни один пентхаус, ни одна квартира не сможет тебя удовлетворить. Иди, скажи нашему бородатому упрямцу, что я всё ещё остаюсь при своём мнении.

Я пошёл обратно к Джагиту, и тот впадал в недовольство.