Да, именно из-за этого света я часто заморгала, когда увидела Кристиана. Он стоял возле стены – босой, без мундира и идаров. Теней не было. Даже намека на них. Оба запястья февра обнимали запирающие браслеты. На его рубашке темнела кровь Ржавчины. А от его лодыжки к стене тянулась толстая железная цепь.

Клятый Приор посадил Криса на цепь.

Ненависть впилась в меня острыми когтями, высушив слезы.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

Кристиан выглядел бледным и отстранённым. А еще – злым. Эта злость таилась в прищуре слишком ярких глаз, в напряженных плечах, в наклоне головы. Но чтобы пройти сквозь железную дверь, понадобится что-то большее, чем злость.

– Ты знал, что я смотрю, – наконец произнесла я. – Смотрю на ваше с Ржавчиной сражение. Знал, что я там.

– Да.

Кристина произнес это равнодушно, не изменившись в лице.

– Ты знал, что он значит для меня. Что это причинит мне… боль.

– Да.

– И все равно ты его убил.

Крис прищурился и процедил:

– И сделал бы это снова. С превеликим удовольствием. Я февр, а не клятая послушница, Вивьен! Мне жаль тебя разочаровывать. Это все, что ты хотела узнать?

Я сжала озябшие пальцы. «Я не умею тебя ненавидеть», – сказал когда-то Ржавчина. Теперь я точно знала, что означает это выражение.

– Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Клятый свет не давал нормально дышать. Как можно здесь находиться и не сойти с ума?

Кристиан насмешливо склонил голову.

– Как видишь, я жив.

Он жив. И я пришла напрасно… Резко развернулась к двери – железной и массивной, с тяжелой, немного ржавой ручкой. Надо ударить по этому железу – и мне откроют. Выпустят.

Я не слышу шагов за спиной. Кристиан не делает попыток меня остановить, разубедить или хоть что-то сказать. В залитом светом каменном мешке так тихо, что на миг показалось – я оглохла.

Он жив. Февр-каратель, наследник старшего рода, убитый и воскресший Кристиан Левингстон.

– Наши дороги не должны были пересекаться, так?

Его голос звучит совсем близко, касается затылка. Я не слышала ни шагов, ни звяканья цепи… Его голос едва заметно хрипит. Я знаю эти царапающие нотки, знаю и… и хватаюсь за дверную ручку, дергаю.

Его рука на моей шее.

Поздно.

* * *

На ней темно-синее платье, совершенно глухое, с пуговицами под горло. Подол и рукава все ещё мокрые от снега. Коричневые сапоги. Плаща нет, руки замерзшие. Откуда я это знаю? Знаю…

Растрепанные волосы. Бледное лицо. Тени под глазами. Трещинка на нижней губе, от взгляда на которую меня ведет… Ее чувств я не ощущаю, как ни втягиваю воздух. Клятые браслеты, которые на меня надели, запечатали Дары. Тени тоже исчезли. И этот свет… от него хочется убивать.

Зачем она пришла? Зачем?

Наши дороги не должны были пересекаться. Нет ничего правильного, одно лишь безумие. Бездна, затягивающая все глубже. Обещание. Проклятие.

Я не хочу разговаривать.

Я не могу от нее отказаться.

Я обхватываю ладонью ее шею, тяну на себя. Одним взглядом останавливаю это мгновение – с ее запрокинутой головой, растрепанными волосами, приоткрытыми губами. Впитываю это в себя. И накрываю ее рот своим. Толкаюсь внутрь языком, прихватываю губы, сминаю, глотаю ее возглас и дыхание. Все сразу. С напором, нажимом, голодом, от которого я устал… Влажный, горячий, греховный поцелуй и ток крови, барабанящей по моим пальцам. Сильнее и сильнее… Не отрывая руки от ее тела, дергаю ворот платья, все эти бесконечные пуговицы. Обрываю их. Просовываю руку под холодную ткань, туда, где она соприкасается с теплой кожей. Обхватываю ладонью грудь, глажу, снова сжимаю… Ток моей крови стучит в теле громом, болезненно отдается в висках и паху… мое желание к ней тоже сродни Бездне, слишком заманчивое и слишком темное. От моих прикосновений ее тело дрожит, напрягается, вздрагивает. Мне это нравится… мне все это слишком нравится. Я все это слишком хочу. То, как она дышит мне в рот, то, как ощущаются ее язык и губы. Влажное, нежное. И тонкое тело, прижатое моим к железу. Пуговицы разорваны до самой талии. Я спускаю верх ее платья с плеч на спину, сковываю тканью ее руки. Вивьен не сопротивляется, но я ощущаю это темное желание пленить. Оставить себе. Не дать ей уйти… Никогда. Хочу присвоить, привязать к себе. Желание, столь несвойственное мне, странное…

Или я ничего о себе не знал.

До того, как.

До нее.

Сейчас эта необходимость лишает меня разума. У ее губ вкус снега и травяного чая, и я облизываю, дергаю, снова и снова провожу языком. Углубляю и углубляюсь, потому что губ мне уже слишком мало. Желаю ощутить хоть каплю проклятой ежевики. Я все-таки пристрастился. Я готов убить за эту клятую каплю…

Дергаю вверх подол ее платья, нащупываю застежку на узких штанах под ним. Какого склирза на ней так много одежды? Платье, штаны, белье… все это раздражает до белой слепящей ярости. Я хочу вжимать ее тело в себя, ощущать кожу, видеть ее голое тело. То, что мучает меня видениями, сжигает желанием. Ее высокую грудь, ее узкую спину, ее длинные ноги. Ее гладкость, мягкость, нежность. Я вздрагиваю от собственных грез, ток крови снова ускоряется, толкает, рвет на части. Хочу наконец сделать с ней все, все…

С трудом разорвав поцелуй, вижу ее глаза. В этом убивающем меня свете Вивьен не закрыла глаза. Одну короткую бесконечность мы смотрим друг на друга. Серые и мятежные глаза, грозовое ненастье. Никакого страха, лишь буря, уносящая мой разум. И голод, так похожий на мой. Зрачки в точку и соленая влага на ресницах. Здесь слишком много света. Он слепит ее. Мешает мне.

Что-то зашипело и треснуло, но я не обратил внимания. Лишь увидел, как точки-зрачки расширились и залили радужку тьмой. И мне это тоже понравилось… Ее сапоги и штаны полетели на пол. Я развернул Вивьен, подхватил за ягодицы, приподнял…

Никакой пощады.

* * *

Его сила, злость и желание держат меня сильнее, чем его руки. Поцелуй обжигает губы, они уже распухли и кожу саднит. И хочется больше. Больше, больше! В какой-то момент один жуткий светильник зашипел и погас, оставив полумрак. И Кристиан словно с цепи сорвался. Сорвал с меня штаны, развернул рывком, вжал в стену. И в себя. Подол платья собрался где-то на талии, а верх сполз, бесстыдно оголяя грудь. Подставляя меня его взглядам и жадным прикосновениям, отдавая все, что он захочет взять. Тело выгнулась дугой, принимая мужчину… Двуликий знает, как я этого хотела. До боли! Толчки – торопливые, сильные, пульсирующие внутри и сладкой судорогой сводящие мышцы. Выбивающие из меня крики и слезы наслаждения. Еще и еще. Кажется, я шептала это вслух… Или кричала в голос. Кажется, я впивалась ногтями в его плечи, пытаясь не сойти с ума от удовольствия. Еще и еще…