Мне, разумеется, и в голову не пришло нарушить правила хорошего тона и прошмыгнуть мимо толпы, ожидавшей меня на лестнице. Поэтому я мрачно улыбнулся и стал пожимать руки мужчинам, а те представляли меня своим женам, дамам с искусным макияжем, которые сообщали мне, что мое исполнение было потрясающим (вариант — хорошим), как они и ожидали. В тот вечер присутствовала только избранная публика: самые богатые и влиятельные друзья Реджины Бодмен, и, кажется, гости считали знакомство с исполнителем одним из неотъемлемых прав, полученных в обмен на их драгоценное присутствие на мероприятии. Миссис Бодмен никогда не разочаровывала публику, посему меня представили всем, как положено, а потом медленно повели вниз по запруженной людьми лестнице. Я смущенно улыбался, стараясь не слушать слова лести, и с нетерпением ждал, когда можно будет уехать. Страстно, как человек в пустыне жаждет воды, желал я остаться один.

И только задержавшись у последней группки слушателей, стремившихся со мной познакомиться, я увидел Александра и Памелу Харкорт, стоявших ближе к концу очереди. Увы, за три года они сильно изменились. Несмотря на то что прическа Памелы оставалась такой же сложной, лицо ее выглядело изможденным, чего не мог скрыть даже тщательный макияж. Она судорожно цеплялась почти прозрачными пальцами за руку мужа. Костяшки пальцев побелели от напряжения, а рука под дорогой тканью казалась не просто тонкой, но какой-то трогательно хрупкой. Александр тоже утратил прежнюю энергию — это я сразу заметил, — в его глазах больше не светилась самоуверенность человека, привыкшего к восхищенным взглядам окружающих. Он выглядел мрачным, исхудавшим и старым, а рукопожатие его оказалось вялым и слабым.

— Добрый вечер, леди Харкорт, — сказал я, вспоминая нашу последнюю встречу в вестибюле гранд-отеля «Европа», — тогда беды Эллы только начинались.

— Здравствуйте, мистер Фаррел. Мы очень рады снова видеть вас, — ответил мне Александр; голос его тоже постарел с тех пор, как я слышал его в последний раз.

— Нам так понравилась ваша игра. — Памела улыбнулась, но это было всего лишь формальное движение губами.

На мгновение между нами повисла пауза. Затем я поблагодарил их обоих за то, что пришли на концерт, и собрался было двинуться дальше, вниз по лестнице, но пальцы Александра ловко ухватили рукав моего пиджака.

— Не могли бы мы… поговорить с вами минутку? Наедине. — Просьбу он сопроводил пристальным взглядом голубых глаз.

Я не ответил.

— Пожалуйста.

Я услышал, как Реджина спускается по лестнице, намереваясь поторопить меня.

— Конечно, следовало вам написать, прежде чем прийти, — торопливо проговорил Александр, тоже заметив ее. — Не могу передать, как мне важно поговорить с вами с глазу на глаз.

Тихое достоинство отца Эллы тронуло меня: на стареющем лице Александра я уловил точно такое же выражение, как у дочери.

Выйдя из особняка, я обнаружил, что он поджидает меня на ступенях парадной лестницы. Голова Памелы мелькнула в окне такси, уносящегося прочь, а ее муж тем временем ускорил шаг, чтобы поспеть за мной, и мы вместе двинулись по дороге к станции подземки. Некоторое время брели в неловком молчании, потом Александр заговорил, и в голосе его слышалась мука.

— С моей дочерью стряслась какая-то беда, — произнес он медленно.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, хотя и знал ответ.

— Я имею в виду, что она очень переменилась со времени своей поездки во Францию. С вами и тем несчастным молодым человеком, который погиб.

Несколько ярдов мы прошли в молчании.

— Не сочтите, что я вас обвиняю, — продолжил ее отец. — Я беспокоился за дочь и до ее отъезда. Уже тогда она вела себя не так, как та Элла, которую я знал. Но после возвращения все стало намного хуже. Она не разговаривала ни со мной, ни с Памелой, постоянно стремилась остаться одна. Казалось, она потеряла интерес к жизни. — Он тяжело вздохнул. — Сначала мы решили, что смерть того француза… как его звали?

— Эрик де Вожирар, — торопливо подсказал я.

— Да, именно. Мы решили, что это его смерть настолько огорчила ее… Мы дали ей время, не стали торопить события. Но Элле становилось все хуже и хуже. Она совершенно перестала с кем бы то ни было общаться и, казалось, вообще утратила способность наслаждаться жизнью. И это беспокоило нас, ведь в пору своей помолвки она выглядела такой счастливой. — Александр опустил глаза.

Я тем временем размышлял о том пропитанном страстью лете, когда нам с Эллой казалось, что мы бессмертны.

— Мы все пытались помочь, — продолжал он. — Вот и кузина Сара как могла поддерживала ее. Но сейчас Элла никого не хочет видеть. А еще внимание со стороны прессы, конечно, не способствует улучшению ее настроения. Она целыми днями сидит одна в своей комнате. Со мной не разговаривает… Она… — Голос его пресекся. — Пожалуйста, Джеймс… — Он взглянул на меня, и я увидел в его глазах слезы. — Я волнуюсь за мою маленькую девочку. И не имею ни малейшего понятия, что делать. У меня такое ощущение, будто я ее теряю. А единственный, о ком она говорит, единственный, кого, по ее словам, она хотела бы видеть, — это вы.

В эту минуту мы подошли к входу на станцию «Ноттинг-Хилл-гейт». Неожиданно хлынул дождь.

— Я много раз собирался вам написать… Увидев вас сегодня, я почувствовал, что надо вам обо всем рассказать. Она говорила, вы не отвечаете на ее письма. Я старался не вмешиваться… и теперь боюсь, но… Если б вы повидались с ней, возможно, она бы переменилась…

Мысли мои метались, я не знал, что ответить несчастному отцу.

— Может, стоит хотя бы попытаться? — с мольбой произнес он.

— Попытаться?.. Но чем я могу помочь? — спросил я медленно, обращаясь скорее к самому себе, чем к Александру.

Тот с готовностью схватил меня за руку:

— Напишите ей, Джеймс. Позвоните. Навестите ее… Мой брат устраивает вечеринку в Сетоне в следующем месяце. Съездите туда вместе с ней.

Я отрицательно покачал головой. Он сник и прошептал:

— Пожалуйста, Джеймс, не бросайте ее в таком состоянии.

Я молчал, голова моя шла кругом.

— Хорошо, — согласился я наконец. — Я ей напишу. Передайте, что я ей напишу.

— Не могу выразить, насколько я вам благодарен. — Александр протянул мне руку.

Пожимая ее, я заглянул в его глаза, проговорил, силясь улыбнуться:

— До свидания, — и, не произнеся больше ни слова, двинулся дальше, на станцию подземки.

Не могу передать, что мне довелось пережить в ту ночь. Скажу только, что я не спал ни минуты. Отправился в мансарду — знал, что зажженный там свет не будет виден моим домашним, — и, мучительно пытаясь решить, что делать, как жить дальше, уселся в углу, где когда-то любила сиживать Элла. В поисках ответа мысли мои метались, готовые ухватиться за любую подсказку, как тонущий мечется в поисках хотя бы тоненькой соломинки, чтобы спастись во время шторма.