Он придвинул стул и начал придирчиво выбирать перо из серебряной подставки с выгравированными оленями – мало что раздражало его больше, чем скрип расщепившегося кончика.

– Возьмите, – Мария с улыбкой протянула ему свое: гусиным был только кончик, окунаемый в чернильницу, ручка – из серебра, покрытого тонкой насечкой, а украшало это сооружение длинное перо удивительного зеленого цвета – по слухам, из крыла попугая, экзотической птицы из испанских колоний в Новом Свете.

Он улыбнулся в ответ – с искренней благодарностью. Она едва не коснулась пальцев его протянутой руки – в воздухе повисло почти видимое напряжение, но кроме пера, действительно превосходного, ему ни с чем не пришлось разбираться. Вскоре письмо принцу было готово – королеву восхищала способность епископа работать много, результативно и практически без отдыха – Барбен был прав, настаивая, что у Люсона талант к управлению государством.

Королева, впрочем, могла бы возразить, что ей бы хватило талантов Манго, дю Вера и самого Барбена – для помощи в управлении, а в епископе Люсонском она чаяла обрести сотрудничество совсем другого рода.

Епископ смотрел на нее оленьими глазами, услаждал ее слух игрой на лютне – правда, выбирая для исполнения вещи вроде псалмов Давида, еще при прошлой королеве из рода Медичи положенные на музыку Сертоном, Гудимелем и Женнекеном, говорил приличествующие духовному лицу комплименты, восхищаясь как ее внешностью, так и умом, – но никогда не намекал на нечто большее.

С одной стороны, она не могла не оценить такую полную покорность ее воле, с другой – ее начинало одолевать нетерпение. Что епископ принимал из ее рук дары, не ведая о подлинном их значении и связанных с этим обязанностях, поверить было невозможно.

Следовательно, оставался штурм – раз он столь явно оставлял инициативу ей. И тянуть было уже некуда – в предстоящих бурях ей требовалась опора.

Епископ, поглощенный работой, все же заметил и звон колокольчика, и тихий приказ служанке, отданный на итальянском, но появление перед ним королевы с чашкой в руке стало для него неожиданностью.

– Я решила немного подкрепить ваши силы. Это испанский шоколад, меня снабжает им отец Коттон, – сказала королева, протягивая ему чашку с чем-то ужасным. Темная, густая, отвратительно пахнущая субстанция!

Его чуть не вывернуло наизнанку, спазм накатывал за спазмом, в голове, как молнии, вспыхивали воспоминания.

Свист сутаны по дорожке – мимо него, притаившегося под яблоней…

Лувр, крыльцо, шиповник… Желтые глаза…

Черный силуэт в огненной вспышке… Занесенный кинжал…

Запекшаяся кровь на светлом затылке, обезображенном глубокой вмятиной, запах крови и чего-то тошнотворного…

Чашка вываливается из его ослабевших рук, летит вниз, раскалывается. Он падает на колени и слепо шарит рукой над осколками – в голове бьется: пропал… Пропал…

Он тонет, тонет, тонет, и кто спасет его?

Рука наталкивается на ее руку.

Хватается.

Рука сильная, теплая и дружеская.

Большое, теплое, сильное тело рядом – он кидается за защитой – укрыться в объятиях, спрятаться. Спастись.

Слиться, связаться, соединиться, совокупиться – порыв не требует объяснений, все понятно, ожидаемо, чаемо, желанно. Правильно. Естественно.

Традиция, обычай, закон – не прогонят, не опозорят, не сожгут.

Он прячется все глубже, все неистовей, подчинив своей воле ее крупное мощное тело, они движутся в едином ритме, он – спасаясь, она – спасая, задыхаясь и втискиваясь друг в друга, как голодные впиваются в хлебный ломоть, а жаждущие – пьют, два тела обретают друг в друге отчаянно необходимое сейчас – как жизнь, как воздух!

Спасен!

Мощная волна накрывает его с головой – перед глазами темнеет, дыхание не поспевает за несущимся за грань сердцем – каждая частица его тела умирает и воскресает заново. Наслаждение взрывается огромным багровым шаром, опять можно дышать. Можно жить.

Они одновременно достигают пика своего стремления, превратив две цели в общую, на краткий миг став единым целым – как только возможно меж двумя людьми.

Сознание возвращается к ним тоже одновременно. Обнаружив себя лежащими на ковре друг у друга в объятиях, она – с поднятыми юбками и уничтоженной прической, он – меж ее жирных белых ног, с задранной сутаной, с залитым слезами лицом, – оба испускают стон. А потом смеются.

Ее смех стихает первым, сменяясь сытой, довольной улыбкой.

– Арман… – рука на его затылке, ласкает, перебирает густые волосы, притягивает для поцелуя. – Арман… Perfetto… Не ожидала от вас такого неистовства.

Он гладит полную ногу, с радостью осознав, что самое трудное позади – он справился, и справился блестяще! С сожалением покидает теплую безопасность.

– Ваше величество, – глядя ей в глаза, ловит руку и целует в центр ладони, – я счастливейший из смертных. Невозможно найти слова, чтобы передать всю вашу красоту, которой я недостоин – так же, как Актеон, увидевший Диану…

– Ну, не больно-то много вы увидели, – подняла бровь женщина. – Познакомились только с нижней частью.

– В том здании, где красивы колонны, не менее хороши должны быть фризы и архитравы, – произносит он фразу из арсенала Анри Ногаре, обхватывая ладонью ее колено и медленно ведя вверх, – а роскошные капители изящно вылеплены и отполированы до блеска…

– Какое красноречие. Помогите мне подняться. Жеребец.

Чтобы принять вертикальное положение, ему приходиться опереться о стол: голова кружится. Он помогает ей встать и целует руку еще раз – почтительно.

Она понимает намек и отходит к зеркалу, собирая растрепавшиеся волосы.

– Вы не любите шоколад? – кивает она на разбитую чашку с успевшим застыть содержимым, выплеснувшимся на блюдце.

– Мне не нравится запах, – отвечает он безмятежно. – Не думаю, что смогу когда-нибудь к нему привыкнуть.

– Ваше величество, – голос канцлера Виллеруа дрожал и прерывался – то ли от чувств, то ли от возраста. – До сих пор мы управляли посредством финансов и хитрости. И то, и другое ныне исчерпано.

Епископ Люсонский тонко улыбнулся, но промолчал, ожидая реакции королевы. Совет подходил к концу, а решения, что делать с Конде, министры так и не предложили. У Виллеруа тряслась бородка, Силлери, казалось, спит с открытыми глазами, а Жаннин уже добрые четверть часа изучал письмо Конде, трепетавшее в его покрытой коричневыми пятнами руке. Чего еще ждать – кабинет министров на троих насчитывал больше двухсот лет.

– Мы не сомневаемся, что на следующем заседании получим достаточную и наилучшую помощь, господа, – мягко улыбнулась Мария Медичи министрам, тщательно избегая взгляда епископа Люсонского. – Всю ту помощь, какой мы могли бы располагать для того, чтобы дела завершились успехом.