– Что за история? – кивнул отец Жозеф на повешенных. – Наш флорентиец опять слегка вышел из себя?

– Когда он возвращался из предместья Сен-Жермен, в воротах у него потребовали документы – он сам велел проверять всех, кто въезжает в город! Кончини рассвирепел, что какой-то квартальный смеет не знать его в лицо. Чуть не пришиб этого Пикара, тот начал кричать, сбежалась вся улица, и Кончини еле спасся, забежав в первый попавшийся дом. На следующий день трое из его свиты убили Пикара. Теперь они кормят ворон.

– Кончино погубит его доброта. Принц Конде бы сразу проткнул этого сапожника насквозь, да и дело с концом. Итальянцам лишь бы шум устроить.

Арман поежился, предчувствуя бурю при известии об условиях Конде, и решил сначала исполнить свой долг как духовника Анны Австрийской, а потом, когда все стихнет, явиться к Марии Медичи.

В своих расчетах он ошибся.

Выслушав исповедь Анны Австрийской – похожей на куклу девочки с испуганными зелеными глазами – грехи ее, разумеется, не заслуживали звания грехов, епископ двинулся к кабинету Марии Медичи, уповая, что буря уже утихла.

Но, выйдя на галерею, он издали заметил в проеме окна Кончини, окруженного шумящей толпой человек в пятьдесят. Они галдели, толкались и совершенно не замечали в соседнем окне бледного молодого человека с потупленными глазами.

Высокий, но еще по-детски узкоплечий, четырнадцатилетний Людовик XIII не интересовал никого, кроме двух слуг и Люиня – своего сокольничего и близкого друга.

Тридцатисемилетний Шарль де Люинь доселе ничем особым не выделялся – родом из Прованса, он с десяти лет служил пажом графа де Люда, потом получил чин лейтенанта королевских пушкарей, а потом стал сокольничим юного Людовика, у которого охота стала главной страстью. Стройный, широкоплечий, белокурый, Люинь в молодости был писаным красавцем, но и сейчас его лицо производило приятное впечатление, не успев приобрести печати вседозволенности, столь свойственной фаворитам.

– В-вон л-л-лошади, Люинь, – король дернул друга за рукав, и отвернулся раньше, чем Арман успел поклониться. Людовик его не заметил – как, впрочем, и всегда.

Арман мысленно вздохнул и присоединился к свите Кончини.

Он просчитался – король его заметил. И запомнил неотданный поклон. Людовик часто смотрел из-под ресниц – их длина позволяла делать это незаметно, и увиденное редко его радовало.

Превосходным средством отвлечься стала охота – бок о бок с Люинем, на всем скаку преследуя оленя, Людовик чувствовал себя почти счастливым. Морозный дух зимнего леса – куда слаще затхлости Лувра! Первый снег – что может быть лучше? Только снег, обагренный кровью добычи.

Олень – огромный, хоть и молодой самец – рога его несли всего по два отростка – все-таки оторвался от охотников, но не от собак.

Правя на лай, король выскочил на поляну, где гончие остановили зверя, прижав его к переломленному стволу громадной ели. В каше из комьев снега и рыжей хвои уже лежала собака с пробитым черепом.

Олень дрался окровавленными копытами, неистово мотал головой, но псы знали свое дело – повисли на боках, шее и ляжках жертвы, почти обездвижив ее.

Олень глянул на короля огромными, полными слез глазами. «Похож на мсье Люсона», – Людовик усмехнулся промелькнувшему сравнению, зашел сзади и перерезал оленю горло.

– Я перережу ему горло! – кричал маршал Д’Анкр, узнав требования принца Конде. – Коновязь в задницу получит этот сифилитик, а не Амьен!

– Кончино… – устало произнесла Мария Медичи в сотый раз. – Ты знаешь, чем грозит невыполнение его требований. Он пригрозил опять разворошить обстоятельства смерти Генриха.

– Надо было придушить эту Эскоман! – Кончини рванул на груди бриллиантовые пуговицы.

– Что сделано, то сделано, – пожала плечами королева. – Обнародуй он всю эту клевету, – она покосилась на епископа Люсонского, – и может претендовать не то что на Амьен и место в Совете – но и на корону.

– Зачем тогда тебе нужен будет Амьен, Кончино? – еле видная из полутемного угла, подала голос Леонора. – Долго ты там продержишься?

– Да я вообще хочу вернуться во Флоренцию! – маршал грохнул кулаком по стене. – Давай уедем, Леонора. Пусть эта немытая страна как-нибудь обходится без нас.

– Итак, ты отдаешь Конде Амьен, – резюмировала его жена, никак не комментируя идею с отъездом.

– Да отдаю, чего уж там… – оскалился Кончино. – Надеюсь, Амьен встанет ему поперек горла.

– Я лишь добавлю, что безмерно восхищен примером повиновения ее величеству, невзирая на личные интересы. Не сомневаюсь, что вся Франция признает вашу верность, которую она, возможно, сомневалась найти в иностранце и которая может служить образцом для каждого француза, – в завершении своей витиеватой фразы епископ для пущей почтительности привстал со стула.

Кончини дернул бровями, искоса глянул на себя в зеркало и приосанился.

– Что ж, будем надеяться, что этим Конде удовлетворится, – похлопав рукой по столу и не найдя веер, королева принялась обмахиваться платком с сильным запахом розового масла. – Если он дошел до угроз по поводу смерти Генриха, то других козырей у него нет.

– Да будет так, – потупился Арман.

Когда он вновь поднял глаза, то в кабинете королевы не осталось ни Кончини, помпезно воссоединившегося со свитой в галерее, ни Галигаи, тихо выскользнувшей в потайную дверь.

Они с королевой остались наедине.

Мария Медичи поворошила угли в жаровне возле письменного стола, готовясь предать огню письмо отца Жозефа. Тонкая струйка дыма повисла в приторно-сладком воздухе. И резные деревянные панели, и пробковые подложки под ними были пропитаны благовониями – еще с тех времен, когда новобрачная спасалась здесь от «естественного запаха» супружеской спальни.

Словно уголок ее родной Флоренции – с полотнами Рафаэля и Гирландайо, статуями и гравюрами, зеркалами в половину человеческого роста и сундуками из ливанского кедра. С Девой Марией, изображенной Рафаэлем в платье крестьянки, соседствовал «Умирающий раб» Микеланджело – вкус хозяйки кабинета отличался своеобразием. Глядя на мраморные путы, врезающиеся в могучие мышцы раба, Арман подумал, что разговоры о желании Марии Медичи перекупить у Шипионе Боргезе римскую копию спящего Гермафродита – скорее всего правда. Хотя наивно было полагать, что кардинал Шипионе расстанется со столь великолепной задницей – будь она хоть мраморной, хоть нет.

Кабинет был бы самым прекрасным местом на свете, не будь в нем хозяйки.

– О чем вы думаете, епископ? – глядя на оставшийся от письма пепел, осведомилась она.

Выбирая между более опасным и, кстати, правдивым ответом «О вас» и менее подходящим к моменту деловым, Арман предпочел второй:

– Я взял на себя смелость подобрать формулировки для ответа принцу Конде, ваше величество.

– Нисколько не сомневаюсь в их совершенстве, – королева кивнула на стол для секретарей. – Дело не терпит отлагательств.