Британский посол, ставший реальной силой за турецким троном, посоветовал проявить твердость, а в личной аудиенции с султаном сообщил ему, что в случае опасности британская Средиземноморская эскадра будет находиться в полной боевой готовности.

Меншиков предпринял еще несколько попыток добиться согласия от султана и его министров, вызвав тем самым правительственный кризис в Стамбуле. 18 мая он получил устное заявление Мустафы Решид-паши, нового министра иностранных дел, об отказе предоставить протекторат над греческой церковью в Турции, которого требовал царь. Напрасно пытались представители трех других держав, присоединившиеся к выражению Меншикову своих сожалений по поводу опасного ухудшения русско-турецких отношений, убедить его уступить. Он согласился лишь принять обещание протектората, выраженное в виде ноты, но никак не в форме конвенции или договора.

Турецкое правительство отвергло его ультиматум, и русский посланник, со всем штатом своего посольства, покинул Стамбул. Царь, выслушав его, решил, что всему виной неуступчивость лорда Стратфорда, и завалил европейские дворы жалобами на британского посла. Эти жалобы, впрочем, не были беспочвенными, ибо последний, как говорят, открыто хвастался, что Крымская война стала местью царю за отказ его принять.

Царь признавал, что султана подталкивал к войне Великий Элчи, но он никак не мог поверить, что британское правительство, во главе которого стоял его друг Абердин, или британский народ позволят своему послу втянуть Англию в войну. Тут Николай I ошибся, хотя тщательное изучение недавней истории могло бы укрепить его в этой фатальной ошибке.

Британский народ почти всегда являлся загадкой для иностранных государственных деятелей; а публичные выступления того времени, как никогда ранее, способствовали маскировке его настоящего характера. За два года до описываемых событий последователи Кобдена[51], празднуя триумф свободной торговли, заявляли, что Всемирная выставка ознаменовала собой конец всех войн и что «британский лев» будет теперь спокойно лежать рядом с «манчестерской овцой». В 1853 году британский народ уже сорок лет жил мирной жизнью, и выросло целое поколение, которое знало об ужасах войны только из книг. Этот факт представлял собой знак не надежды, а, скорее, опасности; ибо в наши дни мы узнали, что, когда уже не осталось людей, которые лично участвовали в Крымской войне, народ снова стал мечтать о большой колониальной кампании.

Царь, однако, верил миролюбивым уверениям Великобритании, так же как сорок пять лет спустя разумные германские политики верили, что англичане никогда не будут воевать за далекие колонии. Николая I ввело в заблуждение то, что он безоговорочно доверял речам партии мира, позабыв о том, что большая молчаливая масса британской публики редко принимает участие в общественных митингах, но тихо решает судьбу правительств в день голосования.

Николай I никак не мог предвидеть, что тот простой факт, что Кобден и Брайт[52] испытывают врожденную ненависть к войне, в конце концов уничтожит их влияние в народе, когда они начнут выступать против какой-то конкретной войны, а оппозиция отдельного либерала по отношению к конкретной мере, предложенной его партией, гораздо более значима, чем оппозиция консерватора, принципиально отвергающего любое предложение, вносимое либералами.

Средний класс Англии, который царь Николай I изучал издалека во время своего визита в эту страну, казался ему погрязшим в материальном благополучии, а британский высший класс – обросшим жиром. Царь был уверен, что Англия не нанесет удара. Так рассуждал царь; и мирный договор, к большому сожалению для его страны, помог ему укрепиться в этом роковом заблуждении.

Пребывая в полной уверенности, что Великобритания не нанесет удара, царь 2 июля 1853 года велел своей армии перейти через Прут и оккупировать два Дунайских княжества, правителям которых было заявлено, что они сохранят свои троны, если разорвут все отношения с Портой. Князья, которым султан велел не подчиняться требованиям России и продолжать, как обычно, платить ему дань, убедившись, что Турцию поддержат западные державы, отказались выполнить требования царя и в октябре бежали в Вену. За русским вторжением последовал манифест, в котором объявлялось, что православная церковь подвергается опасности, отрицалось «желание начать войну» и завоевать кого-либо. В нем также утверждалось, что царь считает вторжение на территорию княжеств средством восстановления своих законных прав.

Таким образом, война не была еще объявлена официально; но поскольку царь придал своим военным действиям оттенок крестового похода, то турки ответили призывом начать религиозную войну.

Что касается других стран, то Австрия, естественно, очень встревожилась, когда рядом с ее границей были оккупированы территории двух княжеств, жители которых были когда-то частично ее собственными подданными. Пруссия, король которой Фридрих-Вильгельм IV приходился царю зятем и потому проводил политику, благоприятную для России, присоединился тем не менее к Австрии. Великобритания и Франция, отправившие свои флоты в бухту Безика (напротив острова Безджаада (Тенедос) на западном побережье Малой Азии) неподалеку от входа в Дарданеллы, провели в Вене совещание с двумя немецкими государствами, на котором обсудили, что надо сделать, чтобы предотвратить войну.

На этом совещании, с некоторыми поправками, был одобрен документ, разработанный в Париже, но получивший название «Венская нота». В нем говорилось, что «в какое бы время императоры России ни демонстрировали свое активное содействие поддержанию иммунитета и привилегий православной греческой церкви в Османской империи, султаны никогда не отказывались их подтвердить… правительство его величества султана останется верно букве и духу Кючук-Кайнарджийского и Адрианопольского договоров в отношении защиты христианской религии, и его величество считает себя связанным (словом) чести… разрешить греческому народу пользоваться всеми теми возможностями, которые были дарованы другим христианским народам конвенцией или каким-либо другим специальным документом». Царь, как и ожидалось, принял эту ноту; и лорд Кларендон, министр иностранных дел Британии, приказал лорду Стратфорду получить ее одобрение у турецкого правительства.

Влиятельный посол уже успел убедить своих коллег в Стамбуле одобрить разработанную им ноту и сообщил русским, что султан уже издал указы, подтверждающие привилегии православной церкви. Тем не менее он, как агент своего правительства, выполняя его приказ, дал турецким министрам понять, что его разум не одобряет того, что вынужден произносить язык.

Они изменили текст ноты, после чего процитированные выше абзацы стали звучать так: «Несмотря на то что во все те времена, когда императоры России проявляли активную заботу о греческой православной религии и церкви, султаны никогда не прекращали сохранять иммунитет и привилегии, которые они по своей воле даровали в разные времена этой религии и этой церкви в Османской империи, и подтверждали это… правительство его величества султана остается верным параграфам Кючук-Кайнарджийского мира, подтвержденным Адрианопольским договором, которые касаются защиты Блистательной Портой христианской религии, и… его величество считает себя обязанным честью… даровать греческому народу возможность пользоваться уже дарованными возможностями или которые только еще будут дарованы другим христианским сообществам и османским подданным».