Тем не менее существовала более отдаленная страна Востока, где внимание дипломатов привлекло несчастливое разделение христианской доктрины и дало повод для действий флотов и армий. Это одно из тех трагических обстоятельств, которые заставляют верующего вздыхать, а циника – улыбаться. Самое святое место на земле, где родился наш Господь, сделалось предметом теологического спора между монахами противоположных по взглядам направлений христианства и вскоре стало поводом для войны между монархами соперничающих между собой стран.

По условиям капитуляций 1535 года охрана Святых мест была доверена французским католикам: этот французский протекторат, подтвержденный в 1673 году, был усилен и расширен знаменитыми договорами 1740 года. Статьи 33 и 82 этого дипломатического инструмента, как Магна карта французов в Леванте, утверждали, что французские религиозные ордена могли без помех владеть церковью Гроба Господня в Иерусалиме, а в тех случаях, когда сооружения Святых мест требовали ремонта, разрешение на него мог дать только французский посол. Эти исключительные привилегии «старшей дочери церкви» (то есть Франции), дарованные в те времена, когда Российской империи еще не было[47], были ограничены фирманами, выданными греческой церкви начиная с 1634 года и далее. В те времена Франция либо враждовала с Турцией, либо относилась безразлично к церковным вопросам или к тому политическому значению, которое Святые места имели в прошлом.

Поэтому в ту пору, когда Франция в своей внешней политике руководствовалась исключительно разумом, а не вопросами веры, влияние православия усиливалось. Антиклерикальная политика латинских (католических) стран ослабила то влияние, которое французская церковь имела за рубежом.

Когда же президентом Второй Французской республики стал Луи-Наполеон, он принялся оказывать мощную поддержку французским католикам. В Риме и Иерусалиме он выступал как защитник католичества, велев своему послу в Стамбуле требовать точного выполнения условий договоров 1740 года. По словам британского министра иностранных дел, он «превратил гробницу Христа в повод для ссор среди христиан».

Порта, которую раздражали требования Франции во имя католических, а России – во имя православных монахов, попыталась удовлетворить обе партии. Согласно ноте от 9 февраля 1852 года, ключи от северных и южных ворот великой церкви в Вифлееме и от пещеры Святых Яслей (Пещера Рождества, Святой Вертеп) «должны были быть переданы» латинянам, «как это было в древности»; кроме того, католики получили разрешение установить серебряную звезду с французским гербом в раке храма Рождества Христова.

Специальный фирман, выданный по требованию России, подтвердил обычай отдавать ключи от этих церквей грекам, латинянам и армянам и настаивал, чтобы в нынешнее состояние ворот церкви в Вифлееме не вносилось никаких изменений.

Французов возмутило то, что Порта утвердила привилегии греческой церкви, которые они считали нарушением своих прав, предоставленных им по договору. Русские требовали, чтобы о подтверждении прав их единоверцев было публично объявлено в Иерусалиме. Французы же, со своей стороны, рассматривали это как свое дипломатическое поражение и не желали, чтобы о нем было заявлено во всеуслышание.

Неприятное поручение сообщить о решении Порты соперничающим направлениям христианства Святой земли должен был выполнить Афиф-бей, сторонник фабиановой (выжидательной) политики, которой славилась турецкая дипломатия.

Этот мусульманин, которому, по иронии судьбы, суждено было стать судьей между воюющими христианами, сообщил несколько обычных банальностей об отношении между султаном и его христианскими подданными. Однако все эти словесные украшения не удовлетворили православных: тогда он перенес собрание в Гефсиманию и здесь зачитал приказ своего господина, в котором латинянам разрешалось служить мессу один раз в году в церкви Святой Марии, при условии, что алтарь и его украшения не будут изменены.

Это разрешение разгневало католиков и не успокоило православных. Первые заявили, что не могут служить мессу «на мраморной плите схизматиков, покрытой шелком и золотом… перед распятием, на котором ноги Христа разведены в сторону», а последние заявили, что лучше бы Афиф вообще не зачитывал перед ними этот фирман.

Под давлением русского генерального консула Афиф-бей сначала пустил в ход отговорки, но в конце концов вынужден был признаться, что у него вообще не было приказа зачитывать этот фирман.

Греки потерпели поражение; и оно стало еще более досадным, когда 22 декабря католический патриарх установил серебряную французскую звезду в храме Рождества, а ключи от главных ворот церкви в Вифлееме и святых яслей передал приверженцам идеи о filioque («и от Сына»).

Русское правительство, от имени оскорбленного православия и униженного самодержавия, потребовало «возмездия» и приказало армии подойти к границе Дунайских княжеств, что было обычной прелюдией русско-турецких войн. Так Россия, называвшая себя «наследницей Византии», в лучших византийских традициях превратила богословский спор в повод для войны. Если царь не мог больше выступать в роли защитника Черногории, то он мог встать на защиту униженных православных монахов в Палестине.

Николай I отправил князя Меншикова, шовиниста, не имевшего никакого опыта дипломатии, с экстраординарной миссией в Стамбул, чтобы потребовать не только быстрого решения проблемы Святых мест, но и, как позже выяснилось, установить протекторат России над всей православной церковью Османской империи.

Методы дипломатии, применяемые Меншиковым, вскоре убедили турецкое правительство в том, что его целью была конфронтация, а вовсе не соглашение. Он начал с того, что отказался общаться с турецким министром иностранных дел, который тут же подал в отставку. Встревоженный великий визирь стал умолять полковника Роуза, тогдашнего британского поверенного в делах, отправить британский флот с Мальты к Вурле, неподалеку от Смирны.

Британское правительство ответило отказом, но почти в тот же самый момент, когда русский царь, казалось, уже успокоился, французский флот неожиданно получил приказ встать на якоре у острова Саламин. У французского президента, недавно провозгласившего себя императором Наполеоном III, были личные и политические причины для враждебного отношения к царю Николаю I. В высших августейших кругах, где часто решаются судьбы народов, большое значение придают пустякам. Парвеню (выскочка), объявивший себя императором, мечтал о том, чтобы его признали суверены Европы, имевшие освященные веками титулы. Но когда царь в официальном письме обратился к нему со словами «мой дорогой друг», вместо привычной для монархов формулы «мой брат», Наполеон III почувствовал себя оскорбленным. К тому же новоиспеченный император, совсем недавно совершивший переворот и чувствовавший себя еще не очень прочно на троне, нуждался в быстром успехе где-нибудь за границей, который отвлек бы недовольных и настроенных против него подданных от внутренних проблем. Если ему удастся добиться такого успеха, сотрудничая со старой великой державой, обладающей незапятнанной репутацией, какой была Великобритания, то он возвысит себя в глазах общества и заставит людей позабыть о его происхождении[48], грубых методах и о поражениях в Страсбурге (1836) и Булони (1840), о шести годах в тюрьме в крепости Гам, бегстве в Англию[49] и о 2 декабря[50].