мной, а значит все еще сложнее, а защитить её будет возможным только под своим крылом, до тех пор, пока оно будет нетронутым. Я не выслушал её и совершил ошибку, не поверив ей, но слова, высказанные ею в мой адрес, ранят меня, ведь она не знает, в каком любовном поединке мы находимся. Кругом расставлены ловушки.

Испытывая стеснение в груди, со стихающим зловещим светом в очах, я завариваю чай и снова ухожу в пучину раздумья. Восседая в кресле, взираю невидящим взглядом на туманную ночную бесконечность, бесконечно великое, под громадами ночных светил. И теперь, что восход, что закат, — одно и то же.

Пригубив чашку, ворочая мысли Брендона, диалог с Тайлером, ссору с Миланой, угрозы её матери, разговор с Питером, я прибегаю к тому, чтобы завтра до маскарада, связаться с отцом Миланы и Питера и помочь им найти друг друга и простить, чтобы не потерять больше. Может, хоть в этом она увидит, что все то, что я делаю, я делаю ради нее, не ради себя. И моя ревность отчасти связана с тем, что я боюсь ее потерять и боюсь, что кто-то ей навредит, причинив боль. И не только причинит ей боль, но и унесет мое счастье. В глубине души я буду надеяться, что она сможет меня простить… И Питер с Ритчелл смогут ее успокоить, правда, как бы он ей снова не рассказал то, что я сам хотел ей доложить. Иначе она вновь посчитает меня человеком, который всё от нее скрывает, но при этом говорит о своей любви.

Чувствуя тряску в теле, схожую на озноб, поглотив вторую чашку ромашкового чая, спасавшего меня в таких случаях, я предполагаю, что крепкий безмятежный сон мне не светит. Ночные часы располагают к внутренним диалогам, позволяющим прозревать сущность жизни и находить ответы на вопросы, которые в дневное время считались безумными очертаниями мыслей.

Частенько меня посещает вопрос: «Что помогло нам встретиться с ней тогда, когда мы потеряли адреса наших сердец?»

С самой первой нашей прогулки я смотрел на нее не так, как все. Я видел просачивающееся сквозь окутанное на ней одеяние «большое сердце», сияющий свет, льющийся в углубления — ямочки на ее розовых щечках… Каждый раз, когда солнечные лучи падают на ее волосы, подобные цвету коры дерева, образуя золотые переливы, а ветерок в это время заигрывает с ними, то они будто испытывают радость, выражая все то счастье, что носит это неземное существо. Формы тела, внешняя оболочка для меня всегда были иллюзорным видением. В безмолвном созерцании на нее я лицезрел в ней большее, я видел то, что не замечал никто. То была девичья девственная душа, по своему обыкновению, слагающаяся из неизъяснимой простоты, трепещущая утонченной прелестью. Я утопал в блаженстве, когда смотрел на нее, и пленительная заря захватила меня с собой в глубочайшие ущелья влюбленности, когда я коснулся ее хрупкой, маленькой ладошки. И я погиб уже тогда, обнажив свое сердце для любви под лазурной синевой. Эта красота расцветала возле меня, как небесный василек, вздымаясь к небу, жаждет дотронуться до лучей бесконечной жизни. Я был не только свидетелем пробуждения этого дитя в девушку, но и прошел через все этапы её расцветания. Прелестная нагота, сияющая небесной чистотой, скрываемая ею от чужих глаз, придавала робость моим глазам. Искуснейшим образом она принимала модельные формы, наполняясь светом, образуя силу необычайного очарования.

Веяние любви заронило в моем сердце мысль, что это растущее создание наделено не только искусством надевать на себя то, что лишает дара речи, но и искусством пленить. Кажется, я отыскал ответ. Я полюбил ее душу, поэтому и сумел найти ее вновь.

И та страсть, что утихла, вновь ожила и открыла для нас неведомые глубины нездешнего упоения. И только тот, кто познал душу, может познать тело.

Пусть это прозвучит крайне сентиментально, чего общество не одобряет со стороны мужского пола, считавшегося образцом хладнокровия и строгости, серьезности и жесткого мыслия, но я дышу ей. И сила страсти, которую я познал, которую я достиг, отдаваясь порыву любви только ей, сделало меня человеком, способным на героизм. Словно оберегать это светозарное творение, ограждая ее собой, мой долг за то, что она полюбила меня.

Мы так далеки с ней от ангельской обители, со своими пороками, с ошибками, которые совершаем, но каждый раз, когда мы соприкасаемся губами, что-то неизведанное обручает наши сердца, а с лазури струится благословенный фимиам, обволакивающий души, полные чистой и благородной любви.

Любовь придает величие вечному миру, возвышает его, оттого пение ангелов способствует рождению звезд на бескрайнем небе… И чем нежнее и звонче становятся их голоса, тем ярче светят звезды.

Глава 19

Милана

Взяв такси, я еду в дом, который лишь вчера арендовали родители подруги.

Любовь и губит меня, и подхватывает на руки, спасая от отчаяния.

«Он не доверяет мне. Разлука имеет свои последствия. Нам трудно, трудно… Но нанимать людей, чтобы те контролировали любой мой шаг, — безрассудство». Как он смог пойти на такое? Не укладывается в голове.

Джексон ещё что-то хотел мне сказать, но я не стала его слушать. Может, про Даниэля?

Вытерев слезу, набираю номер пропащего, номер его близких, но ответ прежний — пустота. А что, если Джексон намеренно подговорил Даниэля, что тот больше никоим образом не связывался со мной?

Нажав на звонок на черных воротах, за которыми стоит двухэтажный особняк, мне открывает дверь отец Ритчелл.

— Милана? — удивляется Эндрю. — Ты чего так поздно? Все хорошо?

На моем заплаканном лице сквозит приветливая улыбка.

— Хотелось увидеть вас с миссис Аннет и Питера с Ритчелл.

— Проходи, мы как раз досматриваем перед сном старинное кино. Молодые еще не спят, — улыбается он, по-джентльменски пропуская меня вперед. — Как твоя мама?

«В поиске родителей Беллы, чтобы высказать им правду о нас с Джексоном», — молниеносно дает ответ сознание.

— В порядке, наверное, — заунывным голосом бормочу я. — Мы поругались, и я ушла из дома.

— Из-за еще одного Морриса? — предполагает он, со вздохом.

Я киваю, потупив голову.

— Все образуется, — приобнимает меня за плечи. — Бегом в дом, а то простынешь, воздух сегодня прохладный. Но, предупреждаю, в доме вещи еще не все разобраны… не споткнись о коробки.

— Да, спасибо вам большое, мистер Эндрю.

— Если тебе нужно, можешь оставаться здесь, сколько угодно.

Я еще раз его благодарю и прохожу в особняк.

— Я позову дочь, — высказывает по-доброму Эндрю и удаляется на второй этаж по крутой деревянной лестнице.

Мой взгляд