Я сую противень в духовку и добавляю жару.

В переулке тают сосульки, капель сверкает в косых лучах солнца. Распахнутая дверь «Ле Крок» подперта барным табуретом, в зале орудует пылесосом Холли в мешковатых армейских штанах, белой майке и кепке-бейсболке цвета хаки, в которую пропущен «конский хвост». Ледяная капля падает мне за воротник, холодом обжигает шею, сползает к лопаткам. Холли чувствует мое присутствие и оборачивается. Гудение пылесоса умолкает, и я говорю:

– Тук-тук.

Она узнает меня:

– Закрыто. Приходите попозже – часов через девять.

– Нет, надо спросить: «Кто там?» Это же шутка такая: «Тук-тук» – «Кто там?»

– Не хочу. И дверь я вам не открою, Хьюго Лэм.

– Но она уже открыта. И вот… – Я показываю ей пакеты из кондитерской. – Завтрак. Гюнтер же дает вам перерыв на еду?

– Некоторые позавтракали еще два часа назад, в отличие от пижонов.

– В Ричмондском колледже для мальчиков недостаток пижонства считается преступлением и подвергается нещадному остракизму. Так как насчет второго завтрака?

– «Ле Крок» сам себя не вымоет.

– Разве Гюнтер и ваша напарница вам никогда не помогают?

– Гюнтер – хозяин, Моник – официантка. И они до обеда из постели не вылезут. В буквальном смысле слова, потому что Гюнтер расстался с третьей женой пару недель назад. Так что честь вывозить навоз из хлева целиком достается управляющему.

Я озираюсь:

– И где же он, этот управляющий?

– Перед вами, недотепа. Я за него.

– Ах вот как! Скажите, а если пижон вымоет мужской туалет, вы сделаете перерыв на двадцать минут?

Холли задумывается. Видно, что ей очень хочется согласиться.

– Видите вон ту длинную штуковину? Она называется швабра. Беритесь за тонкий конец.

– Я же говорила, настоящий хлев!

Холли жмет на рычаги и кнопки хромированной кофеварки с таким видом, словно управляет машиной времени. Кофеварка шипит, плюется и клокочет.

Я мою руки и снимаю барные табуреты со стола.

– В жизни ничего отвратительнее не делал. Мужчины – просто свиньи. Вытрут жопу, швырнут комок туалетной бумаги мимо унитаза да так и оставят валяться. А лужа блевотины в последней кабинке – просто прелесть! Оказывается, рвотные массы застывают не хуже шпаклевки.

– Отключите обоняние. Дышите ртом. – Холли приносит капучино. – Все туалеты, которыми вы пользуетесь, кому-то приходится убирать. Если бы ваш отец заправлял не банком, а пабом, вот как мой, то и вы бы этим занимались. Такая вот мудрая мысль на сегодня.

Я беру круассан с миндалем и придвигаю пакет с выпечкой к Холли.

– А почему вы не убираете вечером?

Холли отщипывает краешек абрикосовой слойки:

– Завсегдатаи Гюнтера сваливают не раньше трех часов утра, а то и позже. Вот и представьте, что после девятичасовой смены вам еще надо убираться.

Я согласно киваю:

– Но сейчас-то бар в полной боевой готовности.

– Типа того. Надо еще прочистить краны и пополнить запасы спиртного.

– Гм, а я-то думал, что в барах все делается само собой!

Она закуривает сигарету:

– Ну, тогда я осталась бы без работы.

– А вы намерены надолго задержаться в, гм, ресторанно-гостиничной сфере обслуживания?

Холли недовольно морщится:

– А вам-то что за дело?

– Я… Ну, не знаю. По-моему, вам способностей не занимать.

Ее лицо принимает усталое и настороженное выражение. Она стряхивает пепел с сигареты.

– Знаете, в школах для простого народа не сильно поощряют подобный образ мыслей. Там все больше нацеливают на курсы парикмахеров или автослесарей.

– Хреновая школа – слабое оправдание.

Она снова стряхивает пепел с сигареты:

– Вы, безусловно, умны, мистер Лэм, но в некоторых вещах вы все-таки ни хрена не понимаете.

Я киваю, делаю глоток кофе:

– Зато у вас был великолепный преподаватель французского.

– Преподавателя у меня, считай, не было. Язык я выучила на работе. Жизнь заставила. Ну и чтобы французов было легче отшивать.

Я выковыриваю из зубов миндальную крошку.

– А где, кстати, паб?

– Какой паб?

– Тот, в котором работает ваш отец.

– Вообще-то, он владелец паба. Точнее, совладелец. Вместе с ма. Паб называется «Капитан Марло», на берегу Темзы в Грейвзенде.

– Звучит весьма живописно. Так вы выросли в этих местах?

– Словам «Грейвзенд» и «живописно» в одном предложении делать нечего. В Грейвзенде полно заброшенных фабрик, есть целлюлозно-бумажный комбинат, цементный завод «Блю сёркл», муниципальные микрорайоны, ломбарды и букмекерские конторы.

– Но вряд ли там одна только нищета и постиндустриальный упадок.

Она разглядывает дно кофейной чашки:

– Да, старые улицы посимпатичнее. Темза есть Темза, а «Капитану Марло» триста лет – в каком-то письме Чарльз Диккенс упоминает, что он там бывал. Вот вам и литературная отсылка, специально для пижонов.

У меня в крови бурлит кофеин.

– Ваша мать ирландка?

– Что привело вас к такому выводу, Шерлок?

– Вы сказали «вместе с ма», а не «с мамой».

Холли выдувает колечко дыма:

– Ага, из Корка. А ваших друзей не раздражает ваше поведение?

– В каком смысле?

– Ну, вы анализируете каждое слово, вместо того чтобы просто слушать.

– Я заучка, привык обращать внимание на мельчайшие подробности. Кстати, вы засекли время? Когда заканчиваются отпущенные мне двадцать минут?

– Вы израсходовали уже… – она смотрит на часы, – шестнадцать минут.

– В таком случае в оставшееся время я бы хотел сразиться с вами в настольный футбол.

Холли корчит рожицу:

– Дурацкая затея.

Совершенно невозможно понять, серьезна она или нет.

– Это почему же?

– Потому что я вам задницу надеру, пижон!

На городской площади, среди островков тающего снега, снуют толпы туристов; музыканты духового оркестра, раздувая румяные щеки, исполняют рождественские гимны. В школьном ларьке у статуи святой Агнессы я покупаю благотворительный календарь, слышу в ответ дружный хор «Merci, monsieur!» и «Счастливого Нового года!» по-английски, потому что мой акцент выдает во мне англичанина. В настольном футболе Холли действительно надрала мне задницу: у нее мастерски получались голы на добивание и высокие «свечи», а вратарь, ловко управляемый левой рукой, был практически неприступен. За всю игру она даже не улыбнулась, но победа явно доставила ей удовольствие. Мы не строили никаких планов, но я пообещал вечером заглянуть в бар, и она, вместо того чтобы ответить уклончиво или саркастически, просто сказала, что в таком случае я знаю, где ее найти. Поразительный прогресс! Я так потрясен, что не сразу замечаю Олли Куинна в телефонной будке у банка. Вид у него до крайности возбужденный. Если Олли решил воспользоваться телефонной будкой, а не домашним телефоном Четвинд-Питта, значит он не хочет, чтобы его подслушивали. Что ж, любопытство – вполне нормальное человеческое чувство, а вовсе не порок. Я останавливаюсь у сплошной стенки телефонной будки, где Олли меня не увидит. Связь оставляет желать лучшего, и Олли приходится кричать, так что мне отчетливо слышно каждое слово.