– Но что ЭТО такое?

– Эксперимент. Не важно. Пообещай мне. – Повторил он настойчиво.

– Хорошо. Даю слово – никому.

– Вытри слезы. – Адам протянул ей платок. – Если мы встретим их, и они спросят, отчего ты такая бледная, скажи… что я тебя прогнал.

– А разве ты не это сейчас делаешь? – Всхлипнула Джилл.

– Нет. Поверь, нет. Я лишь ограждаю тебя. – Юноша обнял ее крепко, так, что ей почти нечем было дышать. – Опасно для тебя здесь находиться. Я провожу тебя вниз… Чем скорее ты уйдешь, тем лучше. И помни, всегда помни – я люблю тебя.

– Адам… – Зашептала девушка. – Я знаю, что Шварц хочет тебя посадить внутрь… этой машины. Не соглашайся, слышишь? Ты ему ничего не должен!

Юноша застыл. Не отрывая взгляд от Джилл, он медленно поднял руку и завел ей за ухо выбившуюся из прически прядь.

– Со мной все будет хорошо. Я обещаю. Не плачь, прошу. Я надеюсь, ты встретишь в своей жизни… достойного… того, кто сможет быть с тобой. Я на это просто не способен. Прости, что так вышло, Джилл. Это превыше моей воли, но одно я точно могу сказать: если ты хоть кому-нибудь скажешь о содержимом того сосуда – ты погибла. Одна мысль о том, что с тобой случится плохое… Поэтому ты должна молчать. И жить дальше.

Джилл как в тумане, спустилась по лестнице вслед за Адамом. Он громко попрощался с ней, повышая голос явно для того, чтобы их услышали Шварц с помощником. Джилл, сделав над собой усилие, даже пролепетала что-то на прощание и вышла на улицу. Дул промозглый ветер с моря – она запахнула тонкое пальто и медленно побрела по тротуару. Рядом зацокали копыта; Джилл подняла голову и увидела рядом с собой черный кэб. Дверца его открылась, и из тени внутри послышался голос Томпсона:

– Извините, руки не подаю: не хочу, чтобы меня увидели. Садитесь.

Двигаясь медленно, как во сне, Джилл уселась на сиденье напротив журналиста, тот захлопнул дверцу и коротко стукнул по крыше кэба. Тот тронулся с места довольно резво.

– Рассказывайте, что узнали.

Джилл так и не смогла объяснить потом самой себе, откуда у нее взялись силы так спокойно и слаженно вести разговор. Наверное, она просо и сама отчаянно хотела забыть то, что видела в подвале у Шварца.

– Ничего особенного я не нашла, только сумела подслушать их разговор. – Девушка вкратце пересказала то, о чем говорили Яков и Жак. – Половина из этого показалась мне бредом, я ничего не поняла.

– Зато я понял. Все складывается скверно. Вы сказали, Яков «устроил» создание Острова Науки… Возможно, у него есть влиятельные покровители, но опасность не в этом. – Повисла пауза. – Разве вы не хотите узнать, в чем?

– И в чем же? – Почти безразлично спросила Джилл.

– А, вижу, вам там досталось… объяснялись с возлюбленным? Мне очень жаль, что вам пришлось такое вытерпеть, но дело серьезное. Как я сказал, тут собрали ученых не просто для того, чтобы они работали. Вдумайтесь… Механизм Шварца, конечно, адски разрушителен, но против объединенных армий нескольких государств он – ничто. Если они сплотятся, выступят против него… а вот горстке ученых и изобретателей этот «Бриарей» может нанести непоправимый ущерб. Проще говоря – убить тут всех.

– И он это сделает? – Стараясь казаться заинтересованной, спросила Джилл.

– Нет. Но ему достаточно будет пригрозить этим… Как же все катастрофически складывается… Вы подумайте, он сможет шантажировать страны тем, что убьет лучших их представителей… а эти представители будут на него работать под страхом смерти, создавая все более и более мощные средства для войны.

– По-моему, вы излишне демонизируете мистера Шварца. – Вдруг не выдержала Джилл. Она сказала так не оттого, что верила в невиновность русского изобретателя, а лишь потому, что ей отчаянно хотелось услышать от разумного человека хоть какие-то доводы в пользу того, что все не так страшно. То, что она видела в подвале – да одной этой твари хватило бы с лихвой, чтобы обвинить Шварца во всех грехах, вплоть до колдовства, хотя в магию и прочие сказки Джилл не верила.

– Вовсе нет. Поверьте, я и половины того, что знаю о нем, вам не рассказал.

– Так расскажите.

– Всему свое время… Сейчас, как мне кажется, вы не готовы услышать некоторые… обстоятельства.

Джилл собралась было рассказать Томпсону о твари в подвале, но обнаружила, что не может произнести ни слова.

«Я обещала Адаму… – подумала она. – Я не могу…».

– Возможно. – Тихо проговорила она. – Надеюсь, мой визит оказался полезен, потому что для меня отныне двери этого дома закрыты. И, пожалуйста… я прошу вас избавить меня от необходимости выискивать что-то, расспрашивать и вынюхивать. Будем считать, что я разорвала наш контракт и сняла с себя все обязательства. Впрочем, как и с вас. Вы мне ничего не должны. Я даже думать не хочу о Шварце; все, чего я желаю, так это дождаться окончания Проекта – чем бы дело не обернулось, разгромом Острова, низложением Шварца… Мне все равно. Пишите, что хотите, в своей статье. И больше не заговаривайте со мной.

– Как пожелаете, – отозвался Томпсон после длинной паузы.

– Высадите меня тут.

Джилл вышла в солнечный, ветреный день и, задрав подбородок, пошла к редакции. Она уже не плакала – только где-то глубоко в сердце ныла ледяная заноза.

Жак в сотый, наверное, раз перечитывал спортивные новости островов Силли, скудость которых поражала воображение – поступили в продажу новые велосипеды, в пятницу прошел традиционный забег в мешках. Он стал уже поглядывать на полки с книгами, собираясь выбрать что полегче, чтобы скоротать время, пока эта пташка там милуется с секретарем. Краем глаза Мозетти косил на патрона – тот сполз в кресле, прикрыл глаза и, казалось, погрузился в сон. Жак, не утерпев, тихонько кашлянул.

– Что такое? – Не открывая глаз, спросил Яков.

– Голова не болит? Подумал было, что у тебя опять одно из этих… состояний.

– Нет. С наступлением тепла связь все прочнее, но и сил у меня больше.

– Как милая журналистка? Уже ушла?

– Нет. Они беседуют с Адамом в оранжерее.

– Что? – Подскочил Жак. – Я пойду выставлю ее…

– Сиди. Не трепыхайся. Все равно самое неприятное уже случилось.

– Патрон… – Жак опустился в продавленное, и оттого уютное кресло, закиданное подушками с восточной вышивкой. – Не пугайте меня, скажите сразу.

– Она была в подвале.

Мозетти вскочил второй раз.

– Да сядь ты! – Приказал Яков, открывая глаза. – Ничего уже не исправишь… а дверь надо было запирать.

– Mea maxima culpa! – Жак поморщился болезненно и затараторил, искренне ожидая вспышки гнева. – Dio mio, я не предполагал, что тут будут посторонние… Это меня, конечно, не оправдывает, я осел, не стоящий твоего доверия, идиот…