– Я так не думаю, Ваша честь…

– Отлично. Слушания по вопросу о дееспособности состоятся через четырнадцать дней в девять утра. Тогда и увидимся, мистер Бонд.

Бейлиф покрупнее подходит к столу защиты и поднимает Джейкоба на ноги. Тот взвизгивает, а потом, вспомнив правила поведения в суде, замолкает.

– Подождите минутку, – встреваю я. – Ваша честь, разве вы только что не отпустили нас?

– Советник, я сказал, что вы можете идти. А ваш клиент обвиняется в убийстве и будет находиться под стражей до слушаний по его дееспособности в соответствии с вашим запросом.

Судья встает, чтобы вернуться к себе в кабинет, Джейкоба выводят из зала – на этот раз тихо. Его отправят на две недели в тюрьму, а я набираюсь храбрости, чтобы повернуться к Эмме Хант и признать, что сейчас сделал именно то, чего обещал не делать.

Мама плачет редко. В первый раз, как я уже говорил, это случилось в библиотеке, когда я устроил скандал вместо Джейкоба. Во второй раз это случилось, когда мне было десять лет, а Джейкобу тринадцать и ему дали задание по жизненным навыкам – дополнительному уроку, который он ненавидел, потому что на эти занятия ходили всего двое аутистов; у второго мальчика не было синдрома Аспергера, но он стоял ниже по аутистическому спектру и бо́льшую часть урока раскладывал на столе фломастеры кончик к кончику. Остальные трое имели синдром Дауна или отставали в развитии. Из-за этого очень много времени отводилось таким вещам, как гигиена, а с этим Джейкоб уже был хорошо знаком, и совсем чуть-чуть – социальным навыкам. И вот однажды учительница предложила ученикам к следующему уроку завести себе друзей.

– Друзей не заводят, – хмуро заявил Джейкоб. – Они не появляются, как время на будильнике.

– Тебе нужно только запомнить по шагам, что говорила миссис Лафой, – сказала мама. – Посмотри кому-нибудь в глаза, назови свое имя, предложи поиграть.

Даже в десять лет я понимал, что эта инструкция приведет лишь к тому, что тебя хорошенько взгреют, но не собирался говорить об этом Джейкобу.

Так вот, мы втроем пришли на детскую площадку, я сел рядом с мамой на скамейку, а Джейкоб отправился заводить себе друзей. Проблема в том, что там не было никого подходящего ему по возрасту. Самый старший из детей был, наверное, такой же, как я, и он болтался вниз головой на рукоходе. Джейкоб подошел к этому мальчику и согнулся вбок, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Меня зовут Джейкоб, – сказал он своим обычным голосом, к которому я привык, но другим он казался странным – плоским, как кусок алюминиевой фольги, даже в тех местах, где должны быть восклицательные знаки. – Ты хочешь поиграть?

Мальчик ловко соскочил на землю:

– Ты что, дурак?

Джейкоб задумался.

– Нет.

– Срочная новость, – сказал мальчик. – Ты дурак. – И убежал, оставив Джейкоба стоять под лазалкой.

Я хотел уже встать и пойти спасать его, но увидел, как мой брат очень медленно поворачивается по кругу. Сперва я не понял, что он делает, а потом сообразил: ему нравился хруст сухих листьев под кроссовками.

Старательно хрустя листьями, Джейкоб на цыпочках прошел к песочнице. Там две маленькие девочки – одна блондинка, вторая с рыжими хвостиками – увлеченно лепили пиццы из песка.

– Вот еще одна, – сказала первая девочка и шлепнула лопаткой песок на деревянный бортик песочницы, чтобы подружка могла украсить «пиццу» камешками вместо кружков колбасы и посыпать травинками в качестве тертого сыра.

– Привет, я Джейкоб, – произнес мой брат.

– Я Анника и, когда вырасту, буду единорогом, – сказала блондинка.

Девочка с хвостиками не оторвалась от песочных пицц.

– Моего маленького братика стошнило в ванной, он поскользнулся и упал на попу.

– Вы хотите поиграть? – спросил Джейкоб. – Мы могли бы откапывать динозавров.

– В песочнице нет динозавров, только пицца, – сказала Анника. – Мэгги будет посыпать их сыром, а ты можешь быть официантом.

Джейкоб выглядел гигантом рядом с песочницей и этими двумя малышками. Какая-то женщина сердито глядела на него, и я мог поспорить на полсотни баксов, что это была мама Анники или Мэгги и она гадала, не извращенец ли этот тринадцатилетний подросток, играющий с ее бесценной доченькой? Джейкоб взял палку и стал рисовать на земле скелет динозавра.

– У аллозавров была вилочковая кость, – сказал он, – как у кур.

– Вот еще одна, – произнесла Анника и плюхнула кучку песка перед Мэгги.

Между Джейкобом и девочками можно было провести невидимую черту. Они играли рядом, но не вместе друг с другом.

В этот момент Джейкоб посмотрел на меня и улыбнулся. Он кивнул на девочек, будто хотел сказать: «Видишь, у меня две новые подружки».

Я покосился на маму и увидел, что она плачет. Слезы катились по ее щекам, и она не пыталась вытереть их. Она как будто вообще их не замечала.

В жизни случалось много моментов, когда у мамы было больше оснований для слез: например, если ей приходилось идти в школу и говорить с директором о каких-нибудь поступках Джейкоба, которые привели к проблемам. Или он в очередной раз впадал в истерику в людном месте, как, например, в прошлом году перед павильоном Санта-Клауса в торговом центре, где куча детей с родителями наблюдали за припадком беснования ядерной силы. Но тогда глаза у мамы были сухие, лицо напрочь лишено выражения. Вообще, в такие моменты мама сама немного напоминала Джейкоба.

Не знаю, почему лицезрение моего брата с двумя маленькими девочками в песочнице стало той соломинкой, которая в ее случае переломила спину пресловутому верблюду. Знаю только, что в тот момент у меня возникло ощущение, будто мир перевернулся с ног на голову. Это детям полагается плакать, а мамы должны их успокаивать, а не наоборот; вот почему матери сдвинут небо и землю, лишь бы мир для их детей оставался целым.

Уже в то время я понимал: если Джейкоб заставляет маму плакать, я должен остановить ее слезы.

Разумеется, я знаю, где они: мама звонила мне из суда. Но я все равно не могу сконцентрироваться на обществоведении и геометрии, пока они не вернутся домой.

Я гадаю, примут ли учителя такое оправдание: «Простите, я не сделал домашнюю работу, так как моего брата арестовали».

«Конечно, – невозмутимо скажет мой учитель геометрии. – Такие отговорки я слышал уже тысячу раз».

Как только открывается входная дверь, я сразу бегу в прихожую узнать, что случилось. Мама заходит в дом, одна, и садится на скамейку, куда мы обычно бросаем школьные рюкзаки.

– Где Джейкоб? – спрашиваю я.

Она очень медленно поднимает на меня глаза и шепчет:

– В тюрьме. О боже мой, он в тюрьме! – Она наклоняется вперед и складывается пополам.