Наташа уложила дочку в кроватку и вернулась к своей постели. Осторожно собрав мелкие бумажные клочки, она с ужасом поняла, что текст утрачен навсегда. Беда была в том, что старик Вознесенский писал не шариковой ручкой, а старомодными фиолетовыми чернилами, которые расплывались от влаги; а Танюшка, уничтожая станицу, видимо, помогала себе еще и зубами – жевала и выплёвывала обрывки.

Наталья поднесла к глазам уцелевшую часть листа. Судя по всему, это была последняя из страниц, которую успел написать Гавриил Петрович.

Наталья тщательно разгладила ладонью сохранившийся обрывок:

«…тревожно метался огонь в камине» – читала она, – «братья долго сидели молча, пока Чернояр не прервал затянувшуюся паузу в их разговоре:

– Ты же сам видишь: перо вполне по силам твоему герою! – произнёс он. – Да и меч, я думаю, будет ему по плечу. Я, во всяком случае, ему доверяю: он сделал в свитке одну единственную поправку, но и то – лишь затем, чтобы спасти друга…

Белояр, опершись локтями о край стола, сосредоточенно тёр пальцами виски.

– А ты помнишь, – засмеялся меченосец, – как предыдущий наш кандидат лихо настрочил целую историю, где он, якобы, нашёл на помойке чемодан с миллионом долларов, да к тому же – влюбил в себя какую-то грудастую певичку? А ведь поначалу казался вполне приличным мужиком…

Брат по-прежнему не отвечал, вчитываясь в свой свиток.

– Ты что? – недобро нахмурился Чернояр. – Хочешь изъять из событий этого игрушечного зайца? Я бы поостерёгся, это же…»

Дальнейший текст был уничтожен Танюшкой.

Наташа застыла с обрывком страницы в руках. Она даже не сразу поняла, что же так остро растревожило её в этих строчках, а когда вспомнила – задохнулась холодным мистическим страхом: об игрушечном зайце, который спас ему жизнь, говорил накануне Василий…

Василий, который лёг спать сразу после ухода Зименкова, неожиданно проснулся, охваченный жёсткой, удушающей тревогой. В палате, как и во всём корпусе, где он лежал, стояла полная – даже какая-то ватная и глухая – тишина.

Он накинул на плечи халат и подошёл к окну. Ему показалось странным, что теперь на одной из самых загруженных и бессонных столичных магистралей, пролегающей рядом с госпиталем, не было ни одной машины.

Рубахин внимательно всмотрелся в ночную даль и похолодел: там к шпилю Останкинской телебашни был привязан за узду уже знакомый ему исполинский бледный конь со струящейся гривой…

Резко рванулось на полубиении, сжалось в ледяной комок и больше не хотело разжиматься сердце.

«Па-па!» – прозвучал у него за спиной тоненький голосок Танюшки. – «Па-па!»…

Василий вздрогнул всем телом и тут же понял, что теперь действительно проснулся: он лежал на постели в своей палате, через двойные стёкла окна отчётливо доносился напряжённый гул столичной улицы, а за дверью по длинному госпитальному коридору шлёпали, удаляясь, чьи-то тапочки…

Конец первой книги