– Не понимаю, – говорит Джош. – Почему ей нельзя?

– Нельзя, вот и все. В любую другую ночь – пожалуйста. Но не сегодня.

– Значит, ты все-таки ее винишь в этой истории со стажировкой! В том, что я решил не ехать в Америку!

– Не будь дураком!

Джош просто разевает рот от изумления: Адам редко говорит с ним таким тоном. Я вижу, что Джош вот-вот сорвется, и посылаю ему предостерегающий взгляд.

– Джош. – Теперь в голосе Адама слышится смертельная усталость, словно он едва находит в себе силы шевелить губами. – Хватит спорить. Эми сегодня у нас не ночует. Решено?

– Нет, не решено. – Джош скрещивает руки на груди. – Если Эми уйдет, я тоже уйду.

– Извини, Джош, но ты нужен мне здесь, – твердо говорит Адам.

– Да зачем? Мы же просто все спать ложимся. Па, ты смешной какой-то!

– Я просто хочу, чтобы остались только члены семьи. Это что, так трудно понять?

– Ничего страшного, Джош. – Голос Эми доносится у нас из-за спины. – Я запросто останусь у моей подружки Мэгги, ты ее знаешь, она в Гилфорде живет. Я ее уже предупредила, что могу к ней заехать переночевать, потому что завтра мне надо быть на дедушкином дне рождения, а она как раз рядом с ним живет. Очень даже разумно, если я побуду у нее.

Адам поворачивается к ней: она стоит в дверях, и я невольно думаю: интересно, многое ли из наших препирательств она слышала?

– Я это очень ценю, Эми, спасибо тебе, – говорит он с явным облегчением.

– Бессмыслица какая-то, – ворчит Джош.

Эми успокаивающе кладет ладонь ему на руку:

– Никаких проблем. И я уверена, что у твоего папы есть веские причины…

– Тогда почему, черт побери, он нам не скажет, что это за причины?

– А вдруг он не может вам сказать? – Она слегка пожимает плечами. – В семье такое иногда бывает. Всякое случается…

И она посылает Адаму мимолетную улыбку.

– Сейчас я тебе вызову такси, – говорит он. – Где, ты говоришь, живет твоя подружка?

– В Гилфорде.

Джош вынимает телефон.

– Я сам вызову.

По счастью, такси приезжает быстро, и мучительное ожидание (все мы стоим на кухне, Джош обнимает Эми за талию, никто не произносит ни слова) сильно не затягивается.

– Мы обязательно еще увидимся, Эми, – говорит ей Адам. – Спасибо за понимание.

Я обнимаю ее, наскоро бормочу извинения. Джош выводит ее наружу, туда, где ждет такси. Остаемся только мы с Адамом.

– Ну что, пойдем в кровать? – спрашиваю я.

– Пойдем. Но сначала мне надо сделать одну вещь. – Лицо у него серое от усталости. – Подождешь меня наверху?

Меня охватывает тревога. Он же не собирается прямо сейчас позвонить Марни, спросить, спит ли она с Робом?

Я кладу руку ему на локоть:

– А до завтра это не может подождать?

– Нет. – Он отодвигается, и моя рука падает. – Я сейчас. Это займет всего минуту.

Я НА ПОЛУ САРАЯ. На краю пустоты. Не знаю даже, сколько прошло времени с тех пор, как я позвонил наконец по экстренному номеру и узнал, что моя дочь, Марни Сара Харман, была в числе пассажиров рейса PA206.

Теперь уже не важно, сколько там времени. Время больше не имеет значения. Никакой надежды не осталось – одна темнота. Я хочу одного – чтобы эта темнота забрала меня, как забрала Марни. Но она не забирает. В ней нет милосердия. И я остаюсь один на один с острым осознанием того, что Марни мертва.

Я сижу на корточках, уткнув голову в колени, сцепив руки вокруг лодыжек, в тщетной попытке как-то защититься от того, что уже случилось. Зажмуриваюсь, словно это поможет мне перестать воображать себе последние секунды жизни Марни. Но это, конечно, не помогает. В голове у меня звучит ее крик – и больше ничего.

Как мне жить дальше, зная, что я не был там, с ней, когда она нуждалась во мне больше всего? Я бы уткнул ее лицо себе в плечо, покрепче обнял, чтобы она не видела приближения смерти. Даже если через несколько недель или месяцев нас уверят, что Марни ничего не знала до самого конца, что самолет взорвался без предупреждения, все равно сохранится вероятность, что она еще была жива, когда эта железная махина стала падать.

Раздавленный всепожирающей, безнадежной, чудовищной скорбью, я почти не осознаю рыданий, которые сотрясают мое тело, слез, которые льются у меня из глаз. Да чем я вообще думал, позволив ей лететь тремя рейсами, чтобы добраться домой? Она же могла напрямую. Я, видите ли, не хотел ее баловать. И тем самым утроил для нее вероятность гибели в авиакатастрофе. Меня так и крутит от душевной муки, и во мне вдруг вспыхивает жгучая ненависть к Ливии. Я бы разрешил Марни полететь прямым рейсом, более дорогим. Я бы дал ей деньги на билет. Но я знал, что Ливия этого не одобрит. Из-за Джоша, из-за того, что он при этом почувствует. Несколько мгновений я ненавижу и Джоша. Хотя он придет в ужас, узнав, что я позволил его сестре лететь тремя рейсами просто из-за того, что его самого я заставил лететь двумя. Разве то, что она из-за сессии могла провести с нами всего четыре дня, само по себе не служило оправданием прямого перелета? Во всей этой кошмарной истории вина лежит лишь на одном человеке, и этот человек – я сам. Я могу винить во всем лишь себя одного. Как я мог поступить так глупо, так недальновидно, так… нелогично?

Через какое-то время в мои мысли вторгается жизнь, тупое осознание того, что есть вещи, которые я обязан сделать. Клео, я обещал ей рассказать.

Я нахожу свой телефон, отыскиваю ее имя, нажимаю кнопку «сообщение». Что я ей вообще могу написать? Ничего не придумывается. Я в состоянии найти лишь такие слова: «Клео, мне очень жаль». И потом я жду, чтобы она прислала мне что-то в ответ. Я не отрываю взгляда от экрана, мне отчаянно хочется увидеть – я не одинок в этом.

А потом ее ответ приходит. Всего два слова: «Мне тоже».

Теперь эта новость – реальная. От нее никуда не деться. Мне надо сказать Ливии. Но как? Как мне суметь пробраться за «Ливия, мне надо тебе сказать…»? Перешагнуть этот порог. Как мне извлечь из себя слова, которые я даже мысленно не могу произнести: «Марни умерла»? Это слишком жестоко, слишком бесчеловечно. Надо, чтобы слов было больше. «Ливия, мне надо тебе сказать… Мы с Марни придумали сюрприз к твоему дню рождения…» Нет, нет. Я уже так и вижу, как у нее на лице вспыхивает радость. Может, лучше сразу перейти к сути? К правде. «Ливия, мне надо тебе сказать… ты знаешь, что вчера по пути в Амстердам разбился самолет? Ну так вот, на нем летела Марни». И потом добавить что-то такое, что поможет умерить боль. «Но не беспокойся, все будет хорошо, мы это преодолеем, все втроем, ты, я и Джош». Потому что горе заставляет нас говорить самые идиотские вещи.

И потом я понимаю, что не существует таких слов, чтобы сообщить матери о смерти ее ребенка.