– Да, – коротко отвечаю я.

– Тебе только на пользу пойдет короткая передышка, пусть и всего на четыре дня. На-ка вот. – Он протягивает мне стакан, который держал в руке. – У тебя такой вид, словно тебе сейчас не помешает хлебнуть пивка.

– Спасибо. – Я беру у него стакан, но не могу заставить себя сделать глоток. – Пап, вот скажи, если бы кто-то сделал что-то плохое, но с благими намерениями… ты бы смог понять, почему он это сделал?

Отец некоторое время размышляет.

– Ты хочешь сказать, к примеру, кто-нибудь ограбил бы банк, потому что его семья голодает?

– Ну да, что-то в таком роде.

– Кто-то пострадал, когда он грабил банк?

– Нет.

– Тогда, по-моему, тут ничего такого нет, хоть это и нехороший поступок, конечно. Только если его родным действительно нечего есть, а не то что он просто хотел купить деткам приставку.

– А если его жена очень расстроится, когда узнает, что он ограбил банк? Рассердится на него, несмотря на то, что он действовал в их интересах? – спрашиваю я, развивая его аналогию.

– Ты хочешь сказать, когда они получили то, что им нужно?

– Да.

Он идет к садовой стенке, и я следую за ним.

– По мне, ее недовольство проистекало бы скорее из чувства вины, – говорит он, когда я усаживаюсь рядом с ним. – Ну, в смысле она ела с удовольствием, а знай она, что еда куплена на краденые деньги, может, и есть бы не стала.

– Но если бы он сразу сказал, откуда взялись деньги, и она не стала бы есть, они бы померли с голоду, – замечаю я.

– Потому-то он ей и не сказал.

– Именно так.

– Он просто хотел, чтобы его семья в последний раз поела с удовольствием.

У меня перехватывает горло.

– Да, – отвечаю я.

– Ну, и я бы ничего против не имел.

– Даже если родные его за это возненавидят? – спрашиваю я сдавленным голосом. – Даже если он потеряет их навсегда?

– Не станут они его ненавидеть. Может, поначалу, но не вечно же.

– Надеюсь, ты прав.

Тут он поворачивается и смотрит на меня:

– Тот человек… может, ему, пока до этого не дошло, стоило бы посоветоваться с отцом.

– Ну да, – негромко соглашаюсь я. – Может, и стоило бы.

– Почему же он сейчас не расскажет отцу?

– Потому что сначала он должен рассказать жене.

Некоторое время он молчит, как бы давая мне время передумать.

– Скоро праздник кончится, – произносит он наконец. – Все прошло просто замечательно. В точности так, как мечтала Ливия.

– Который час?

Он разглядывает циферблат часов, подставляет его под луч света, пробивающийся из шатра:

– Десять минут третьего.

– Ты не мог бы попросить Джоша, чтобы он закруглялся? Пусть он поставит «Освобожденную мелодию». Это песня, которую я выбрал. Специально для Ливии.

– Надеюсь, ты попросил найти ее в исполнении The Righteous Brothers.

– Разумеется.

Минуты через две я уже слышу первые аккорды этой песни и невольно вспоминаю день нашей свадьбы. Как мы танцевали под эту мелодию в том обшарпанном пабе. И как сильно я любил ее тогда. Не меньше, чем люблю сейчас.

Я иду к террасе, где Ливия уже поджидает меня, и заключаю ее в объятия. Мы не разговариваем, мы просто танцуем, наши тела так близко друг к другу, ее голова у меня на плече, моя рука у нее в волосах. И я думаю: может, это последний раз, когда она позволяет мне ее обнять?

МЫ С АДАМОМ ТАНЦУЕМ, и я с трудом сдерживаю слезы. Я знаю, что все, кто нас видит, примут их за слезы радости. Но внутри у меня поднимается мощная волна печали. Она словно бы исходит от Адама, просачивается сквозь поры его кожи, наполняет меня скорбью, которой я не понимаю. Я чувствую, он держится с трудом, сейчас ему хочется одного – чтобы праздник кончился и все разошлись по домам.

Он говорил мне, что не болен, но я ему не верю. Работа тут ни при чем. Если бы от него уплыл какой-то заказ, он не стал бы так из-за этого переживать. Может, болен кто-то из его родителей? Мы медленно кружим по террасе, и я поглядываю на Джинни с Майком. Заметив, как они вместе хохочут, я понимаю, что грусть Адама связана не с ними.

Джинни ловит мой взгляд и машет мне. Я улыбаюсь в ответ. Песня кончается, и я решаю: хватит переживать. В чем бы ни было дело, я скоро это узнаю.

Неподалеку я вижу Джесс, она тоже пытается встретиться со мной глазами. Я подхожу к ней, кладу ладонь ей на руку:

– Все в порядке?

– Да тут Клео немного расстроена, так что мы, пожалуй, пойдем.

– Ну вот! Это она из-за Чарли?

– Не знаю. Она просто подошла и спросила, нельзя ли нам уйти. Она явно плакала, я заметила. Но она не сказала почему.

– А где она сейчас?

– Пошла искать Адама, чтобы попрощаться. А мне надо найти Роба.

– Не ищи, я тут, – объявляет он, возникая за ее левым плечом. Он бросает на меня печальный взгляд: – Похоже, придется нам покинуть твою шикарную вечеринку, Ливви.

– Да она и так уже почти закончилась, – цежу я сквозь зубы. Терпеть не могу, когда он называет меня «Ливви». Так зовут меня Майк и Джинни, и я не хочу, чтобы кто-нибудь другой использовал это имя. Противнее всего, когда это делает Роб.

– Пойду машину подгоню. – Он пытается меня обнять, но я быстро поворачиваюсь к Джесс:

– Спасибо, что пришла. Спасибо за спа и за купальник. И за то, что ты – мой самый лучший друг, – говорю я, обнимая ее крепче, чем когда-нибудь обнимала. Я понимаю, что это, быть может, едва ли не последний раз, когда она вообще со мной разговаривает. – Я навсегда запомню этот день как один из лучших дней в моей жизни.

Она негромко смеется:

– Ты так это говоришь, словно мы больше никогда не увидимся. Приятно вам отдохнуть во Франции. И пожалуйста, сразу же заходи ко мне, как только вы вернетесь. Расскажешь, как вы съездили.

– А ты, пожалуйста, береги себя, – говорю я ей с большим напором.

– Обязательно. – Она озирается по сторонам. – Ты не могла бы найти Клео? Скажи ей, мы ждем в машине.

– Конечно, – отвечаю я, обнимая ее еще раз. – Пока, Роб.

Я даже смотреть на него сейчас не в состоянии.

– Пока, Ливви, приятного вам отпуска, – говорит он, и Джесс берет его под руку.

Но я уже удаляюсь от них, потому что заметила Клео и Адама, они стоят на другой стороне террасы, очень близко друг к другу. И хотя они стоят спиной ко мне, я понимаю, что Клео плачет. Я спешу к ним, чтобы выручить Адама.