Принеся мне чай, он спросил:

– Мобильник у тебя с собой?

– Нет, оставила в городе.

– Правильно.

Свой телефон Маркус выключил и вынул аккумулятор.

– Я скоро вернусь. Схожу в Дил и куплю нам еды и газету. И мне нужен кофе.

– Не на машине?

– Пусть лучше здесь стоит.

Оставшись одна, я поднялась и отыскала свою сумку. Внутри, в кармашке, лежала жестяная коробочка. Раньше в таких хранили граммофонные иглы. Мне подарил ее Маркус много лет назад, в нашу студенческую пору. Купил ее в лавочке старьевщика. На крышке была собачка, слушающая граммофон – эмблема старой фирмы грамзаписи.

Я знала: Маркус сделает, что мне нужно. Он достаточно далеко зашел.

Через два часа он вернулся. Я сидела с гостиной, закутавшись в одеяло. В дом ворвался запах моря. Маркус был такой живой, такой здоровый…

– Я купил четыре отличных макрели. Рыбак продавал прямо на берегу. Сегодня у него мало покупателей.

Вечер прошел тихо. Туман так и не рассеялся. О том, что делать дальше, мы почти не говорили. Маркус строил какие-то планы и хотел их обсудить, но я попросила подождать до завтра. И мы говорили о том, как жили в разлуке. Про Арво Талвелу, который помог мне в моей большой беде. И как он неожиданно умер, и я решила искать Маркуса. Арво всегда советовал рассказать ему о нашем ребенке. И напрасно я сделала это так поздно.

Ни Билли, ни ее мы даже не упоминали.

Потом Маркус приготовил мне ванну, и целую вечность я лежала в теплой воде, надеясь, что ноги у меня перестанут неметь. За весь день я даже не оделась. Так делают тяжело больные – лежат весь день в одежде для сна. Завтра оденусь обязательно. Не важно, как буду себя чувствовать – все равно оденусь. Я спустилась на кухню, захватив жестяную коробочку.

Маркус слушал новости; по моему взгляду он понял, о чем я думаю.

– Нет, о нас ничего. Я приготовлю макрель с лимоном и перцем.

Я положила коробочку на стол.

– Она все еще у тебя?

– Да, и это для меня большое утешение.

Я открыла ее и показала маленькие белые таблетки.

– Здесь достаточно обезболивающих, чтобы покончить со мной.

– Хейя!.. – Он крепко меня обнял.

* * *

Следующее утро было тихим и золотистым, – о такой погоде мечтается пасмурным зимним днем. Солнце разогнало морскую дымку. Деревья по краю поля переливались янтарно-охряными красками. Маркус приготовил мне зеленый чай, а себе – кофе и принес в спальню. Я села, прислонившись к подушке.

– Устрою-ка я нам пикник, – сказал он. – Поедем на мыс Данджнесс.

– Одно из твоих заветных местечек?

– Да, самое любимое. Надень два свитера. Сегодня можно посидеть на берегу.

Мы ехали вдоль берега; на подъезде к Данджнессу перед нами открылся огромный галечный пляж. Я здесь раньше не бывала. Слева возвышались два блока атомной станции, похожих на бункер.

– Только ты способен любоваться местом, где стоит атомная станция.

– Ты не права, место удивительное. Посмотри на эти домики.

Маркус показал на два деревянных сооружения – бывшие железнодорожные вагоны. Домики как домики, но если обратить внимание на окна, понимаешь, что когда-то они бежали по рельсам. А теперь стоят здесь на приколе, и в них хозяйничают местные рыбаки. Рядом на берегу лежали лодки. На одном из домиков была вывеска: «Креветки».

– Как же мне хочется побежать к воде. А у меня ноги совсем онемели.

– Я тебя отнесу.

Маркус завернул меня, как в кокон, в теплое шерстяное одеяло и отнес к самой воде. Потом принес все для пикника. Мы сидели на камнях, прижавшись друг к другу, и слушали плеск волн. Было хорошо и спокойно – только море, небо и мы. И лишь чайки кружили в потоках легкого бриза.

Я стала оглядывать камушки.

– Хочу найти совершенно круглый.

– Все такая же разборчивая…

– Самое что ни на есть место Маркуса. Ты привозил сюда Кэти?

– Нет, ни разу.

– Она тебе не пара, – мягко, без осуждения, сказала я. – У нее нет твоей цельности.

– Ты, как и я, очень высоко ценишь в человеке это качество. Некоторые сказали бы, что у нас навязчивая идея.

– Даже своего рода проклятие.

– Да.

Я продолжала искать круглый камушек, перебирая серые, коричневые и белые голыши. Среди них попадались зеленые стеклышки, обкатанные волнами – гладкие, непрозрачные. Маркус подобрал кусок дерева и взглядом архитектора изучал вред, причиненный водой и непогодой. Такие щепки валялись по всему берегу вперемешку с ржавыми железками. Кое-где сквозь гальку отважно пробивались солелюбивые растения.

– Я так боялась ее утратить, – произнесла я чуть погодя.

– Цельность?

– Да, контроль над собственным телом. Таня умерла в сорок семь. Десять лет она провела в инвалидной коляске, и с каждым днем ее мышцы слабели – пока она не стала совсем беспомощной. – Я содрогнулась. – Даже глотать не могла.

Маркус прижал меня к себе.

– Вот собаке не дали бы так мучиться. Избавили бы ее от страданий.

Он погладил меня по щеке.

– Избавить от мук Таню было бы настоящим милосердием. Но никто не посмел. Никто не любил ее достаточно сильно. – Говоря, я не сводила глаз с Маркуса. Он поцеловал меня в губы.

Мы молча сидели на берегу. Позже Маркус достал бутерброды с сыром, яблоки, орехи, изюм. Я почти не ела. На берегу появились трое – видимо, орнитологи, с биноклями. Их очень интересовала какая-то птица у самой воды. Они наблюдали за ней, а мы – за ними.

– Какое красивое место, – сказала я. – Грустное и красивое.

Мы посидели еще. Уходить не хотелось, пока день не стал меркнуть.

Я смотрела на бескрайнее море, на темнеющее небо, а рядом сидел Маркус, и на душе было удивительно спокойно. Арво Талвела не ошибался. Тело мое ослабло, а разум был ясен как никогда. Ничто не заставит меня изменить себе – той, прежней.

Маркус отнес меня в машину. По дороге, когда мы проезжали мимо маленького магазинчика, я попросила:

– Купи, пожалуйста, молока и баночку меда.

– Ты же редко пьешь молоко.

– Мне нравится теплое молоко с медом и щепоткой корицы. Только вряд ли тут есть корица.

До коттеджа мы добрались в темноте. Все, что попадалось мне на глаза по пути домой, было исполнено какой-то особой красоты и смысла. Никогда раньше я не испытывала такого чувства. Меня трогали самые банальные вещи – светлые квадраты освещенных окон, предвечерняя суета в комнатах.