Джоди говорит мне, что в произошедшем с ней есть и хорошие стороны (вы можете поверить, что такое можно сказать?). Когда она создала новую себя, у нее пропали критические голоса в голове, твердившие, что она недостаточно хороша, недостаточно компетентна для своей работы. Сейчас она просто принимает себя такой, какая есть, и живет в гармонии с собой, словно потерять память — это самая естественная вещь на свете. Она помнит свою дочь, и ей этого достаточно. Это стало для меня важным уроком: я считала эту женщину легкомысленной, а она проделала самый большой путь в духовном развитии, чем кто-либо из всех, кого я знаю.

День третий

Не могу сказать, что это лучшее время в моей жизни. Когда долго сидишь и медитируешь, внутренний голос начинает умолять, чтобы это наконец закончилось, чтобы прозвучал заветный сигнал, что полчаса прошли. Медитация сидя действительно заканчивается, и вы приступаете к динамической медитации: вы идете в одну сторону, примерно на три метра, и возвращаетесь назад. Суть в том, что вы стараетесь сфокусировать внимание на ощущении, как ваша ступня касается земли, и, если мысли начинают где-то блуждать, вы возвращаете фокус внимания на ступни и стараетесь почувствовать следующий шаг. Вы вспоминаете о телефонном звонке, на который забыли ответить пару лет назад. Затем вы возвращаете фокус на ступни и делаете следующий шаг. Постепенно, как бы ни было трудно наблюдать, как ваш мозг идет на любые уловки, чтобы думать о том, о чем ему хочется, вы начинаете понимать, зачем это все надо. Вы возвращаете себе фокус и используете физическое ощущение в ступнях как якорь, когда ваш мозг пытается заманить вас в ловушку. Пока участники ретрита совершают свою неспешную прогулку, над нами пролетает вертолет. Я представляю, как пилот сверху смотрит на нас и видит перед собой сцену из фильма «Ночь живых мертвецов».

После того как мы сидим, ходим, сидим, наконец звучит сигнал, что пора обедать. Все выстраиваются в очередь, никто не толкается, все ведут себя вежливо и предупредительно — придерживают друг для друга дверь, подают чашку. Мне нравятся все эти люди, главным образом потому, что мне не нужно с ними разговаривать. Мы никогда не встречаемся глазами, потому что мы не разговариваем, и нет необходимости смотреть друг на друга. Оказывается, когда не нужно постоянно говорить «спасибо» или «простите», экономится куча энергии. Это настоящее облегчение. Все, что мне нужно сделать, — это сфокусироваться на том, что я ем.

Сегодня я влюбляюсь в диетическое печенье. Я и раньше его ела, но не так, как сегодня. Я откусываю кусочек и чуть не падаю со стула от урагана вкусовых ощущений — соленое, сладкое, хрустящее, оно идеально! Я мечтаю, чтобы оно не заканчивалось. Я начинаю жевать медленнее и уже не думаю о том, чтобы откусить еще кусочек до того, как проглотила тот, что у меня во рту (как я обычно ем). Я растягиваю удовольствие, наслаждаясь ярким моментом: мое внимание полностью сосредоточено на вкусе — лучше, чем в ресторане с пятью звездами. Все другие мысли исчезают. В итоге я заворачиваю остаток печенья в салфетку и прячу в обувь до особого случая. Звуковой сигнал возвещает, что время обеда подошло к концу, и мы, как в фильме про зомби, возвращаемся в комнату для медитации к своим зафу — в моем случае к стулу.

Я начинаю клевать носом, сидя на стуле и думая о том, что время течет слишком медленно, но даже здесь оно все-таки движется. (Я чувствую себя очень мудрой.)

К этому моменту на мне пижамные штаны и старые, изъеденные молью войлочные носки (здесь почти заморозки, и мне пришлось их позаимствовать, как и резиновые сапоги, дополняющие картину). Так как никто не смотрит на тебя, ты и сам перестаешь на себя смотреть. За все время ретрита я не увидела ни одного зеркала — еще одно облегчение. Я замечаю, что начинаю замедляться, и это пугает меня, словно я дойду до полной остановки и превращусь в статую. Во время динамической медитации я едва передвигаю ноги: мое тело кажется мне балластом, который я тащу на себе, как мертвого слона. Должно быть, так чувствовала себя моя бабушка в ее последние дни, когда она волочилась по дому, как чистильщик бассейнов.

Нам позволены 15-минутные встречи с одной из наставниц, чтобы рассказать, что творится в нашем молчаливом сознании. Я иду к Джоди и говорю ей, что чувствую себя по-настоящему старой и что я в ужасе, что закончу свою жизнь, поедая булочки с остальными стариками и ковыряясь в саду для развлечения. Я чувствую, что мне недолго осталось.

Она говорит, что ей семьдесят (и это я пришла к ней жаловаться на жизнь?), и спрашивает, чему я на данный момент научилась. Я отвечаю, что освободилась от мысли, которая преследовала меня, когда я была моложе, что во мне какой-то яд, и что это только вопрос времени, когда окружающие заметят, что глубоко внутри я — ужасный человек, и уволят меня или просто прекратят со мной общаться. Я больше не чувствую себя так, но во мне все еще остались нарциссические черты. «А в ком их нет?» — отвечает Джоди. Я снова возвращаюсь к тому, как мне страшно потерять память. (Я говорю это женщине, которая действительно потеряла память. Не слишком деликатно с моей стороны.) Джоди отвечает, что я должна прекратить придумывать себе ужасы… Никто ни разу в жизни не предупреждал меня о том, что у меня есть предпосылки для потери памяти. В ее словах есть логика. Я говорю, что, несмотря на то что мы должны быть сфокусированы на себе, я начинаю возвращаться к своим старым привычкам: мое внимание начинают всецело занимать участники нашей группы, которые мне не нравятся. Если помните, мы все постоянно молчим, так почему вдруг они мне не нравятся? Я не выношу одного участника, потому что он слишком громко дышит, другого — потому что он сидит с закрытыми глазами, даже когда звучит сигнал о завершении медитации, словно он в нирване, а заодно в тибетских носках и с красной точкой на лбу. И еще меня бесит одна женщина, которая ест с открытым ртом.

Джоди говорит, что, когда она проходит ретрит с полным молчанием, мысленно она убивает нескольких человек, за нескольких выходит замуж и с некоторыми потом разводится. Она говорит мне, что я ей нравлюсь и что ей нравятся далеко не все. Я говорю ей то же самое. Новый лучший друг.

Я возвращаюсь (к чему бы вы думали?) к сидению… Оно никогда не закончится. Я начинаю подсчитывать, сколько часов осталось до того, когда мне можно будет отправиться домой. Мой мозг напоминает мне избалованного ребенка: он хочет есть, спать, поехать во Францию, чтобы прекратился этот моросящий дождь со снегом (сейчас август — что не так с этой страной?). Однако я все отчетливее ощущаю тот эффект, который оказывает на меня практика осознанности. Благодаря этому бесконечному упражнению я почти физически чувствую, что мускул моего внимания становится все мощнее: теперь я способна сохранять концентрацию на чем-то одном гораздо дольше, чем мне когда-либо удавалось. Критические голоса в моей голове никуда не делись, но из-за того, что я перестала их заглушать (или желать, чтобы они говорили что-то поумнее), они утратили часть былой язвительности. Мне уже не так страшно, что, возможно, я не такая особенная, как мне казалось. Мое эго понемногу успокаивается.

(Всего несколько дней назад, лежа в томографе, я считала свой мозг золотой сферой просветления.) Никому из нас не хочется обнаружить, что мы — такие же, как и все, и ничем не отличаемся от других. Каждому из нас свойственно заблуждение, что уж он-то — особенный и возвышается над толпой, тогда как все мы — просто люди, пытающиеся как-то справиться со своей жизнью. Если требовать от себя слишком много, жизнь перестает приносить удовольствие и мы начинаем отравлять существование самим себе. Зачем это делать? В какой момент я стала безжалостным надсмотрщиком для самой себя? Обычно, когда я за что-то берусь, то заставляю себя тянуться к той вершине, достигнуть которой не могу, — словно мать, которая заставляет ребенка лезть из кожи вон, пока он не съедет с катушек. Почему я не могу просто оставить себя в покое? Я осознаю, что, возможно, испытываю такой стресс, потому что постоянно пытаюсь улучшить себя, в то время как достаточно просто быть собой с этими простыми и неоригинальными мыслями. По мере того как я сижу и наблюдаю за своими мыслями, мне кажется, что они поднимаются на поверхность, как поднимается осадок в ведре с чистой водой. Каждый раз, когда осадок поднимается со дна на поверхность, вода внизу становится чище.