Курт не позволил ей оперироваться в больнице и настоял на частной клинике — за его счет. А приходить в себя заставил в его квартире, чтобы добрая мадам Бертон могла готовить для Лотты и выхаживать ее. Они не видели друг друга, потому что он жил в другом месте. Как будто Лотту могло бы это беспокоить! Но, похоже, он изменил планы, потому что через четыре дня сообщил о своем возвращении. И просил не покидать из-за него квартиру, потому что ей еще надо беречь себя. Его слова звучали ужасно серьезно.

Она суетливо ерзает на диване. Наверное, ей стоило уйти. Курт, кажется, не придает большого значения ее присутствию. Чем ближе время его прихода, тем меньше она верит, что сможет переубедить его. Она могла бы спокойно вернуться в пансион, потому что, кажется, вполне восстановилась. Но Лотта осталась.

Она вскакивает, когда слышит, как он отпирает дверь. Потом снова садится и разглаживает складки юбки. Рядом с ней, на прикроватном столике, лежит книга. Она была там со дня ее приезда, но Лотта даже не взглянула на нее. Теперь она открывает ее наугад. «Гекльберри Финн». Курт рассказывал ей, что мечтает создать оперу на этот сюжет. Марк Твен сформировал все ее представления об Америке, как и рассказы Джека Лондона.

— Привет.

Курт уже стоит в комнате. Она смотрит наверх.

— Привет.

Лотте удается казаться удивленной, будто она настолько поглощена книгой, что не заметила возвращения Курта.

— А где Харрас? — хочет узнать Курт.

Она откладывает книгу и поднимается.

— У мадам Бертон.

Они здороваются, целуя друг друга в щеку. Садясь, Лотта отодвигается к краю дивана, чтобы предложить свободное место Курту, но он игнорирует ее предложение и выбирает кресло. После такой демонстрации неприятия она даже не знает, как начать разговор. Сначала расспрашивает его о лондонских приключениях. Он рассказывает, как однажды Скотленд-Ярд [18] появился у него перед дверью, потому что фунтовые банкноты, которые он обменял у Ауфрихта, неожиданно оказались фальшивыми. Она громко смеется над этим анекдотом, но ей тяжело концентрироваться на его болтовне. Между ними пролегает густая дымка невысказанного, как ширма, поглощающая все звуки.

Она беспокойно покачивает ногой. Наконец прерывает его разглагольствования:

— Ты обдумал мое предложение?

Он смотрит на нее вопросительно.

— Я о том, чтобы вместе жить в Лондоне. — Она старается не показаться раздраженной.

Он смахивает воображаемую пылинку со своего локтя.

— Честно признаться, в Лондоне мне не так понравилось, как я думал.

Как будто ее предложение вообще касалось Лондона. Она заставляет себя сохранять спокойствие.

— Мне жаль, что «Трехгрошовую оперу» не часто там ставят. Но, может быть, дать англичанам второй шанс. Они ведь так презирают Гитлера, что не допустят нацизма у себя в стране.

Он смотрит в окно.

— Там действительно можно скоротать время перед отъездом в Америку. Надо ждать получения визы.

— Может быть, ты бы мог подать и на меня. Тебе понадобится человек, который будет вести хозяйство. Я могла бы взять это на себя. Никто не знает тебя лучше меня, и ты сможешь спокойно работать.

Курт на выдохе издает странный звук:

— Как ты собираешься это сделать?

— Я умею жарить яичницу, а с остальным справлюсь, — объясняет она с досадой.

Он смотрит на нее задумчиво.

— Я не могу представить тебя моей маленькой домохозяйкой и не думаю, что ты действительно этого хочешь.

Слезы подступили у нее к горлу, потому что, по правде говоря, ей нечего ему возразить. Лотта была бы просто ужасной домохозяйкой. Даже ради смеха она никогда не приносила тапочки мужчине.

Значит, это всё?

Но, кажется, он колеблется. То ли из-за страха, то ли из-за полного неприятия, Лотта не может определить. Она по-прежнему достаточно хорошо знает его, чтобы понять, что в его сдержанности нет высокомерия, которое некоторые ставят ему в вину. Только разучилась читать нюансы. Лотта так сильно сжимает руки, что проступающие костяшки белеют. Америка. Раньше они вдвоем мечтали об этой дикой стране. Курт должен был покорить ее вместе с ней.

— Ах, Ленья-Бенья, ты уверена, что считаешь это хорошей идеей? Совместная жизнь нам никогда не удавалась.

Теперь Лотта уверена, что проиграла. Курт говорит как человек, который уже принял решение и не оставляет вопрос открытым. Даже если он вынужден был принять это решение рационально и вопреки своим чувствам, он будет его придерживаться. Нерешительность никогда нельзя было причислить к его слабостям. Но Лотта не может пережить отказ с легкой улыбкой.

— Я совсем забыла, что у меня встреча.

Она должна покинуть это место, пока не втоптала в грязь свое достоинство.

Проходя мимо, она целует его в щеку.

— Пока, мой лягушонок. Боюсь, что мне теперь надо поторопиться.

Когда она нажимает на ручку двери, сердце в груди бьется, как встревоженный воробей.

— Ленья, малышка, ты не ответила на мой вопрос.

Лотта замирает. Она отпускает ручку и медленно поворачивается. Его глаза увлажнились, и ее вдруг тоже. Она бежит к нему, опускается на колени и осторожно снимает очки с носа.

— Если они упадут в воду, я прыгну за ними. — Она гладит его лицо. — Правда, Курт, в этот раз я совершенно уверена. Мы должны быть вместе. По-другому нельзя.

Они перестают целовать друг друга, только когда перехватывает дыхание. Курт вдыхает воздух. Он улыбается, отвечая:

— Я тоже так думаю.

СЦЕНА 6 Отъезд,

сентябрь 1935 года

Когда прощальный гудок корабля возвещает об отплытии, Лотта машет со своей палубы совершенно незнакомым людям внизу. При этом у нее такой размах, что она случайно задевает человека, стоящего рядом.

— Ай!

Это режиссер Макс Рейнхардт с перекошенным от боли лицом хватается за горло.

Лотта закрывает рот руками:

— О, извините, пожалуйста.

— Ничего, — хрипит тот. — От вас всякого можно ожидать. В вас столько энергии.

— Спасибо за комплимент. Это ведь так интересно, правда?

— Ну да. Вы отправляетесь на новую