сосуд. Художник идет противоположным путем, выводя во внешний мир свою внутреннюю сущность — и, возможно, даже нечто невыразимое, которое в искусстве Лотты остается скорее неясным намеком. В любом случае, ей не сразу удается что-то узнать на картине. Она видит, что нет четких очертаний, только плавные округлости. На желтых пятнах — лист всех оттенков зеленого, по форме напоминающий скорпиона. Орнамент из мелких кораллово-красных овалов частично перекрывается. При близком рассмотрении она видит в красных пятнах букет тычинок. Так выглядят, наверное, сны счастливого ботаника.

На загорелой спине художника тонким слоем проступает пот, который придает ей блеск, как у скульптуры из латуни. Его руки настолько худы, что видны сухожилия, очерченные мышцами, которые показывают, что недостатка в силе нет. При каждом движении тени перетекают по выпуклостям его плеч и глубокой выемке между ними. Лотта знает, что перед ней Макс Эрнст, потому что о его появлении было объявлено в газете.

— Так вы и есть тот гений, о котором все говорят? — обращается она к нему.

От испуга он оступается, но быстро встает на ноги и смотрит на нее сверху.

— Добрый день. Я вас совсем не заметил. Вам нравится?

Он даже не собирается спускаться, поэтому Лотта вынуждена и дальше смотреть на него, задирая голову.

— И что это будет?

— Догадайтесь! — Он улыбается, и теперь в нем нет ничего от статуи.

Его взгляд наполнен едва сдерживаемой энергией молодого хищника.

— В садах я ничего не понимаю, — отвечает Лотта.

Макс Эрнст смеется. Он спускается по лестнице и протягивает ей испачканную красками руку.

— Вы видите здесь сад? Неплохо, госпожа Ленья. Тогда это будет «Сад нимфы Анколи».

Ей льстит, что он знает ее имя. Она хватает его руку, не обращая внимания на пятна краски.

— Теперь все ваши пальцы желтые, — говорит Макс. Он пытается оттереть эту краску о свою штанину. — Ничего другого у меня, к сожалению, нет.

Лотта быстро отдергивает руку.

— Оставьте так!

В недоумении он приподнимает бровь:

— Стесняетесь?

— Да, конечно, я бы с удовольствием теперь выставила свою руку на аукцион. Ведь это произведение самого Макса Эрнста.

Смеясь, он запрокидывает голову назад. Затем почти вызывающе смотрит ей прямо в глаза. Его расширенные зрачки выдают сценарий дальнейшего. Ходят слухи, что он любит женщин и оставляет их несчастными. То, что нужно. Ничего, кроме влечения.

— Вы сегодня выступаете? — спрашивает Макс.

Лотта кивает.

— А завтра?

— Завтра нет.

— Не хотели бы прогуляться со мной вдоль Лиммата?

Je ne t’aime pas — видишь, Курт?

— Почему бы и нет.

Ни один из них не моргает, глядя другому в глаза, пока они не убеждаются, что не ошиблись в намерениях друг друга. Затем Лотта оставляет его стоять на месте и, насвистывая, покидает бар. Она знает, не оборачиваясь, что он с ухмылкой смотрит ей вслед, пока она не исчезнет из его поля зрения.

СЦЕНА 2 Неожиданное известие — Париж,

осень 1934 года

В последние месяцы Лотта не задумывалась о том, что за новые повороты судьбы произошли в ее жизни. Но как только она прогуливается по Монмартру рядом с Брави, чувствует себя падшей воспитанницей монастыря, которая должна убедить строгого священника в своей невинности.

Лотта вспоминает ту самую первую прогулку с Максом. Вода Лиммата блестела, как зеленое стекло. По дороге они обращали внимание на разные предметы, которые им казались красивыми или причудливыми, и смеялись. Они оба знали, что это прелюдия, на которую позже у них не хватит терпения. Долго они не продержались. Не прошло и получаса их прогулки, когда Эрнст притянул ее к себе.

— Сколько еще я должен с тобой прогуливаться, пока ты не пригласишь меня к себе в комнату?

— Я думала, ты никогда не спросишь. Боюсь, ты намного лучше своей репутации.

— Тогда мне придется ее защищать.

Он зарычал и с силой привлек ее к себе, впиваясь своими лапищами в ее шею так, что она чуть не задохнулась. Притяжение, которое она при этом почувствовала, с тех пор почти не ослабевает. Они понимают один другого, растворяясь и забываясь подле друг друга. Как родственные души, не оскорбляя, могут потерять себя в опьянении.

Вспоминая эти ночи, Лотта с трудом выдавливает из себя имя Курта в разговоре с Брави.

— Как у него дела?

Поеживаясь от холода, она цепляется за своего спутника, который не вырывается из ее рук, и с благодарностью ощущает сбоку тепло его тела. В этот холодный ноябрьский день едва заметные капельки моросящего дождя проникают сквозь все слои одежды. Лотта уже достаточно хорошо знает Брави, чтобы понять, что его раздражает ее вопрос, но он все равно на него ответит. Можно было бы ожидать, что после вечера в отеле они буду избегать друг друга. Но вместо этого завязалась робкая дружба, хотя он, кажется, все еще не доверяет ей, да и она рядом с ним чувствует себя неуютно, с тех пор как он видел ее в отеле как есть, без прикрас.

Он с пониманием вздыхает.

— У Курта все хорошо, Лотта.

Ах, Брави, выдай, есть ли в жизни Курта кто-то важный! Курт пишет регулярно, а она ему. Он подтрунивал над ней по поводу ленточных глистов, которые беспокоили ее недавно, а она утешала его по поводу псориаза. Лотта помогала ему застраховать машину, они обсуждали денежные вопросы и никогда не жалели слов для поддержки. Но все это не имело никакого значения.

— Я слышал о тебе и Эрнсте. Рад за вас, — говорит Брави.

Лотта не так глупа, чтобы отрицать это.

— Раньше ты был более деликатным. Но все равно, что ты думаешь: в этой истории нет ничего серьезного, только его имя. Мы просто проводим время вместе. Если честно, мы как брат и сестра.

Брави поднимает бровь.

— Брат и сестра? Надеюсь, со своими братьями ты так время не проводила?

— Почему все считают тебя милым? Отвратительная мысль. Если бы ты их знал, то не говорил бы такого.