Макс стучит по рулю.

— Ну скажи что-нибудь, мой мальчик.

И потом, прежде чем Джимми успевает что-то ответить, продолжает:

— Он считает, что ты замечательная. А пластинки с «Трехгрошовой оперой» хранит как самое ценное на свете сокровище.

— Правда? — спрашивает Лотта.

Джимми опускает взгляд.

— Это правда, мне нравится, как вы поете.

— Спасибо. Это большой комплимент для меня. Честно.

Мальчик застенчиво кивает, но теперь уголки его рта поднимаются.

Если Лотте повезет, то мальчика еще можно подкупить сладостями и приключенческими фильмами.

— Надеюсь, кино будет таким же хорошим, как говорят. У меня еще шоколадные конфеты есть, вкусные. Мы прекрасно проведем время.

В кино Лотта устраивает так, чтобы Джимми сидел между Максом и ею. Он должен насладиться «Вива, Вилья!», не беспокоясь о проявлениях нежности взрослых. Похоже, ему это нравится, как и конфеты. Он опустошил коробку почти в одиночку задолго до того, как мексиканского революционера Панчо Вилья — которого называют Ля Кукарача — убивают в конце. Имя актера, выведенное крупными буквами, красуется на плакате перед входом в «Мадлен Синема», иначе бы Лотта его не узнала. Они изуродовали красивое волевое лицо Уоллеса Бири челкой, свисающей прядями, сомбреро и глупыми усами.

После фильма Макс, похоже, в приподнятом настроении.

— Может, пойдем где-нибудь перекусим?

Лотта смотрит на Джимми. Когда он кивает, она тоже соглашается. Но в машине Лотта на мгновение забывает о его присутствии и позволяет скользнуть языку Макса по ее чувствительному ушку.

С заднего сиденья доносится хриплый вдох:

— Я хочу выйти на следующей станции метро.

— Извини. — Лотта смеется и немного отодвигается от Макса.

— Тебе нехорошо, Джимми? — озабоченно спрашивает Макс.

— Тебя это удивляет?

Нахмурив брови, Макс пытается поймать взгляд сына в зеркале заднего вида.

— Ты чего?

— Ничего, я просто хочу выйти.

Эрнст неохотно останавливает машину.

— Ну как хочешь.

Джимми громко захлопывает дверь машины, и этот громкий стук заставляет подпрыгнуть от испуга пожилую даму, проходящую мимо.

Но Макс уже снова давит на газ.

— Это что такое? Завтра я пойду куда-нибудь только с ним одним. Ты уже подумала о моих планах?

— Ты имеешь в виду — сделать из меня живое искусство?

— Я хочу, чтобы ты импровизировала живьем, комментируя в пении картины, и это бы всех провоцировало. Сможешь?

— А ты сомневаешься?

— Конечно нет.

Она закрывает глаза и опускает голову на спинку кресла. Именно завтра я все ему скажу. Завтра, точно. Но необыкновенное насекомое, которое он сделал для нее, она будет хранить под стеклом. И сохранит карикатуру, написанную Эрнстом с них обоих, на которой хищная птица клюет шляпу Лотты. Завтра.

СЦЕНА 4 Странный отросток — Париж,

весна 1935 года

Ни расстаться с Максом окончательно, ни получить ясный ответ от Курта Лотта не могла. Для переспросов она слишком горда. С Максом они уже давно не спят, но не столько из-за их порядочности или предубеждений, сколько из-за ужасной боли внизу живота, которая мучит Лотту. В конце концов она привела Лотту на неудобное кресло в кабинете месье Дальcаса. С высоко поднятой юбкой Лотта лежит перед ним, пока врач деликатно осматривает ее гениталии. Между обсуждением состояния ее здоровья он успевает вести вежливую беседу. Он кажется ей механиком, который ремонтирует машину.

— Мотор сломан?

— Какой мотор? — Он озадаченно смотрит на нее, останавливаясь. — Все нормально.

Она решает, что лучше молчать.

— Кстати, я видел ваш спектакль, госпожа Ленья. «Смертные грехи». Мне очень понравилось.

Наконец-то он вытаскивает из нее холодный металл, который крайне неприятно касался ее лона.

С трудом Лотта сдерживает улыбку.

— Я рада, что вам понравилось то, что вы видели.

Он откашливается.

— Речь идет о полипе в матке. Ничего страшного, но будьте готовы к небольшой операции.

— Полип? Откуда он?

Дальсас пожимает плечами.

— В таких образованиях нет ничего необычного. Они просто иногда появляются.

Тогда хорошо. На секунду Лотта испугалась, что эта болезнь послана ей в наказание за ее неугомонность. Она не считала себя слишком набожной, но кто его знает. В детстве, дойдя до входной двери, она каждый раз возвращалась, если забывала перекреститься у статуи Девы Марии на лестничной площадке.

— Вы сейчас будете удалять этот чертов полип?

— У меня здесь нет такой возможности. Но я вместе с моим коллегой с радостью буду с вами во время операции в клинике.

— Это очень дорого?

Насколько легкомысленно она тратила деньги раньше, настолько же бережно относится к каждому франку теперь. Чтобы не просить Курта о поддержке снова.

— Вас могут прооперировать в госпитале. Там операция не будет стоить вам и франка. Но придется делить палату с несколькими женщинами и рассчитывать на то, что во время операции будет много студентов.

— А в частной клинике?

— Там вы получите отдельную палату, но придется заплатить примерно тысячу франков.

Очевидно, он правильно истолковал ее колебания, быстро добавив:

— Поезжайте в больницу. Я буду с вами.

— Спасибо, господин Доктор. Значит, все не так плохо. Как долго мне придется там оставаться?

— После операции вы сможете быстро вернуться домой. Но кто-то должен будет присматривать за вами, чтобы не позволять вам перенапрягаться.

Лотта думает о своей маленькой комнате в пансионе и ее хозяйке, мадам Шаран, которой все до лампочки.

— Конечно, не вопрос.

Она убирает ноги с кресла и встает. А когда пытается проскользнуть в нижнее белье, врач останавливает ее и показывает жестом на ширму. Лотта удивляется — какая женщина обращает внимание на конфиденциальность, после того как врач все уже видел и трогал? Но Лотта все же выполняет просьбу.

— Сколько я должна за осмотр? — спрашивает она потом.

— Ничего. Для артистов лечение бесплатно.

— Большое спасибо. Очень мило с вашей стороны.

Он улыбается:

— Не благодарите. Так установлено государством.

— Vive la France! — восклицает Лотта на прощание.

СЦЕНА 5 Свидание — Париж,