Ленка П.: Вы неплохой человек. Мне все труднее понять, почему Якуб вас так невзлюбил.

Куржак: У меня есть теория. Я напоминаю ему человека, которого он не хочет вспоминать. А может, потому что заставляю его говорить о том, о чем он предпочел бы умолчать.

Ленка П.: Он хранит свои тайны.

Куржак: Прижимая их к груди.

Ленка П.: Я пыталась. И до сих пор пытаюсь.

Куржак: Я знаю. Как и он.

[конец]

Пльзень. Город, через который проходила передовая многих богемских войн и где производится быстро ставшее всемирно известным пиво, а на его рекламе полуобнаженные женщины несут на головах эль, словно древнюю реликвию, как будто в бутылках из зеленого стекла содержится эликсир молодости. Пльзень – яркий город с великолепной архитектурой Старого Света, но по венам его улиц пульсируют современная культура и история. Он во многом бросает вызов Праге, и ни один богемец не воспринимает это легкомысленно.

Здесь был новый дом Ленки. Мы приехали, когда город просыпался вместе с солнцем. Петр припарковался перед кондитерской в центре Пльзеня. Спрыгнув с мотоцикла на мостовую, я снова не ощутил гравитации. Даже тяжелые кубы булыжников на мостовой не могли придать сил онемевшим икрам.

– Ее дом за углом. Шестьдесят пятый номер. Квартира два. Это тот, с черной крышей…

– Петр, теперь я пойду один.

Он поколебался, но протянул мне сумку с одеждой. Я уже собрался идти, но он схватил меня за рукав, вытащил сигарету и прикурил одной рукой.

– Ты хочешь сказать, что я больше тебя не увижу?

– Не думай больше об этом, – ответил я. – Ты сделал все что мог. Я сам принял решение. Я хотел улететь.

– И что, по-твоему, будет с ней?

– Знаешь, когда мне было худо, мне казалось, что я ее выдумал. Свою большую любовь. А честно говоря, и тебя, и ЦУП, и многое другое. Когда просыпаешься в комнате, которую не узнаешь, то чувствуешь себя потерянным, правда? Представь, что ты в полной темноте идешь в сортир во дворе, на автопилоте. У твоих ног копошатся куры. Ты идешь, пока не почувствуешь знакомые ориентиры. Пока не наткнешься на паутину у двери и суетящихся кроликов, чей сон ты потревожил. Ты идешь в темноту, пока не найдешь что-то знакомое. Не знаю, что будет, Петр. Пожалуйста, думай обо мне.

Петр обнял меня за плечи, а потом вернулся к машине и уехал.

Я стоял перед дверью Ленкиной квартиры, коричневой и блестящей, похожей на дедушкину калитку в Стршеде. Там не было коврика, этого привычного, напоминающего оладушек квадратика, чтобы очиститься от городской грязи, прежде чем войти в святая святых. Я постучал, прислушался и снова постучал, мои щеки раскалились, а рубашка взмокла от пота. Я прислонился лбом к двери и постучал еще раз. Что скажет Ленка, когда откроет дверь? Наверное, я выглядел ужасно, почти неузнаваемо, совсем не тем человеком, за которого она выходила замуж. Я оттолкнулся от двери и выпрямил спину. Может, мне ничего и не надо говорить. Может, она так обрадуется, увидев меня живым, что не будет ждать ответа.

Я потянулся к дверному косяку, где Ленка обычно хранила ключ, когда мы жили вместе, – она так боялась, что забудет ключи и останется снаружи, как однажды в детстве, когда ее родителей не было в городе, а на улицах полно незнакомцев. Я нащупал пальцами прохладу латуни, взял ключ и вставил его в замочную скважину. Я вошел в Ленкин мир.

Квартира представляла собой анфиладу из четырех комнат без дверей. Я вошел в кабинет. На полках стояли книги, которые принадлежали только ей, романы со всех концов света, а мои научные книги пропали. Даже по литературе было видно, что я собирался покорить внеземные миры, а она хотела изучить каждый миллиметр планеты, которую я так стремился покинуть. Я положил ладони на книги, вспоминая те молчаливые вечера, когда наши руки смыкались, а мы читали, пока нас не сморит сон, страницы путались с простынями и ладонями.

В следующей комнате была ее спальня. Кровать не наша, только ее – меньше размером, а ямка в центре предполагала, что Ленка спала, с комфортом разместившись посередине. Постель аккуратно заправлена – ее утренний ритуал. Над кроватью висела картина, которую я никогда не видел, – летящие над рекой бакланы, а закат был такой оранжевый, что клювы выглядели как напалм. В углу стояла подпись Ленки.

Что случится, если Ленка придет домой и увидит шныряющее по квартире привидение? Как объяснить, что я прошел сквозь ядро, которое видело начало Вселенной? Прошел сквозь атмосферу и упал в российское озеро? Что я вернулся ради нее.

Третья комната была какая-то неопределенная. В одном углу лежал коврик для йоги и гантели, а в центре возвышался мольберт с незаконченной картиной на большом холсте. На новой картине было изображено ночное небо над Пльзенем. Одна звезда особенно яркая и заметная, с хвостом позади, намекающим на движение. Вот как Ленка представляла меня после отлета, гадая, какое из движущихся отражений в обширном мраке может быть ее Якубом.

А еще там был шкаф. Я открыл дверцы и нырнул в ее одежду, вдохнул знакомый аромат стирального порошка, а подмышки блузок еще хранили запах пота и дезодоранта с нотками абрикоса. Я зарылся лицом в ее одежду, и та начала падать, так что вскоре и я рухнул на пол, под груду тряпок, пока не стал задыхаться.

Последней оказалась кухня, где я уловил запах любимой Ленкиной еды – яичницы и ветчины, этой проклятой ветчины, и жареных грибов. Там стоял высокий барный стол, заваленный газетами за всю неделю. Неужели она до сих пор ищет статьи обо мне или пытается свыкнуться с новым миром, где меня нет? Над столом протянулась фотография в рамке – закат на хорватском побережье.

Я вернулся в кабинет, в самую первую комнату. Там не было ни моих фотографий, ни фотографий с нашей свадьбы. Я раздумывал, не порыться ли в шкафах – посмотреть, сохранились ли они или Ленка полностью избавилась от воспоминаний. Отсутствие фотографий меня не расстроит, но внесет ясность.

Я вышел из квартиры и прошелся по улице. Если я встану на колени и приложу ухо к тротуару, заговорит ли со мной Пльзень, расскажет ли, где искать? С закрытыми глазами я поворачивался во всех направлениях, выбрал одно наугад и пошел туда, зная, что буду прочесывать эти улицы день и ночь напролет, пока не найду Ленку.

Когда я шагнул вперед, от реки Радбуза донеслась тихая музыка. Увидев реку, я понял, что Ленка нарисовала баклана именно на этом берегу. Я оказался в историческом центре города, и музыка стала громче, передо мной появился огромный собор Святого Варфоломея. Вокруг ровными рядами тянулись ларьки и прилавки с едой, подготовленные к зимнему фестивалю. Группа цыган наигрывала свои умиротворяющие мелодии, к которым примешивалось шипение пара от пролитого на землю грога, шкворчание лука, а громче всего – хор голосов, объединенных языческой радостью праздника.

Я влился в людскую массу, продолжая поиски над головами. Ленка наверняка здесь, она так любит традиционные ритуалы, любит жизнь. Я купил чашку грога – доказательство, что я тоже местный и по-прежнему могу находиться среди себе подобных. Прошли часы, солнце начало клониться к закату, стало прохладнее, а я все кружил по площади. И тут чья-то рука выхватила кусок хлеба с козьим сыром со стола впереди. Все, кроме руки, было скрыто людьми. Я рванул сквозь толпу, видя только эти руки, которые так крепко запечатлелись в памяти. Они не были миражом.