За ней оказывается Сен-Жюст с озабоченным выражением лица. Позади него сверкает глазами Грантер.

– Прости, – Сен-Жюст неуверенно переминается с ноги на ногу, – за то, что я сказал, будто искать твою подругу – пустая трата времени.

– Не стоит извиняться, – холодно говорю я. – Вы платите мне, так что все равно будете получать свое оружие.

Сен-Жюст выглядит пристыженным.

– Наше соглашение остается в силе. Я помогаю вашей революции, а когда она закончится, вы поможете мне уничтожить это чудовище, – говорю я чуть более ласково. Потому что прямо сейчас эти молодые люди нужны мне не меньше, чем я им.

– Даю тебе слово, – говорит Сен-Жюст.

– Я тоже даю тебе слово, что буду на месте, в полном вашем распоряжении и совершенно сосредоточена, когда Ламарк умрет.

Монпарнас смотрит на меня. Я знаю его достаточно давно, чтобы считывать любое выражение его лица. И сейчас понимаю, что он хочет поговорить с Сен-Жюстом.

Я открываю дверь полностью, и Грантер с Сен-Жюстом нерешительно заходят внутрь. Как воспитанные мужчины они еще ни разу не бывали у меня в комнате. Смущаясь, они переводят взгляд со старого матраса на полу к платяному шкафу в углу комнаты.

Монпарнас, как и положено Убийцам, стоит настолько неподвижно, что они даже не замечают его присутствия. Он кашляет, и Грантер подпрыгивает чуть не до потолка. Сен-Жюст каменеет. Он понятия не имеет, кто такой Монпарнас, но Мастер ножей выглядит так, что способен вселить ужас и холод в сердце самого невинного человека. Юноши слегка наклоняют головы перед Монпарнасом в знак приветствия, а я представляю их друг другу; я знаю, как это сделать правильно.

Так странно видеть их в одной комнате. Сен-Жюст будто сделан из огня и острого чувства справедливости, а Монпарнас – воплощение тьмы и загадочности. Он весь, от кинжала до скул, состоит из острых углов, и глаза у него холодные, лишенные всякого выражения. Прошлое, Отверженные, гильдии – все это будто закутано в черный плащ Монпарнаса, а Сен-Жюст… всегда светится, как маяк. В нем заключены обещания того, каким может быть будущее.

Будучи человеком немногословным, Монпарнас сразу переходит к делу.

– Мадам Кордей просит передать, что она сожалеет, но мы не присоединимся к вашему… восстанию.

Ренар вас дери! Я надеялась улучить момент и поговорить с Орсо лично, чтобы попытаться переубедить его перед тем, как сообщать эти новости.

Сен-Жюст сразу становится белым как полотно. Разочарование так и рвется из него наружу.

– Почему?

– Плата недостаточна для столь самоубийственного задания.

Сен-Жюст непонимающе смотрит на него.

– Но мы же боремся и за вас тоже, за всех вас. Неужели ваши люди не хотят все изменить? Не хотят, чтобы их жизнь стала лучше? – спрашивает он.

Монпарнас смотрит на него так, будто считает немного сумасшедшим. Нам никогда не нужна была горстка студентов с добрыми намерениями, чтобы бороться за себя. Отверженные вырастают с необходимостью в одной руке держать кинжал, а другой непрестанно отгонять от себя Вечную Смерть.

Но выражение лица Сен-Жюста задевает меня за живое. Он сбит с толку и обижен. Он действительно верит, что жизнь может измениться, и поэтому каждую минуту своей жизни посвящает делу. Это его мечта, его страсть. Он готов заплатить за нее любую цену. Он пришел бы даже к вратам ада, будь это необходимо. Я восхищаюсь в нем этой чертой больше всего и одновременно боюсь ее.

Монпарнас еле заметно пожимает плечами.

– Здесь замешан… некоторый вопрос… безопасности.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Сен-Жюст.

– Призраки поговаривают, что в вашем клубе есть шпион.

– Мы общество, а не клуб!

Монпарнас кивает с серьезным видом.

– Но тем не менее. Ни Мертвый барон, ни баронесса Кордей не могут оказывать поддержку делу, в котором не уверены.

Сен-Жюст замолкает и вопросительно смотрит на меня, а я чувствую свою вину за сообщение, которое принес Гаврош, но которое я решила не передавать, боясь потерять поддержку Сен-Жюста в собственной войне. Но теперь Монпарнас высказал предположение, что в их организации есть предатель, и Орсо, человек, говоривший о свободе и восстании, заявил, что выходит из игры. Сложно представить, насколько сильно Сен-Жюст сейчас ощущает себя преданным.

Он поднимает подбородок.

– Я свяжусь с Обществом. Если среди нас действительно есть шпион, они дадут нам совет, как действовать дальше.

– Агент прибудет завтра, – добавляет Грантер, положив руку на плечо Сен-Жюста в знак поддержки, а может быть, для того, чтобы удержать его в случае падения. – Тогда мы сможем получить инструкции.

– Хорошо. – Сен-Жюст проводит рукой по волосам; у него растерянный вид.

Они стоят молча. Сен-Жюст обдумывает план действий, а Монпарнас, как я подозреваю, потому, что просто не хочет оставлять Сен-Жюста и Грантера одних в моей комнате.

Я откашливаюсь.

– Мне нужно переодеться.

Сен-Жюст смотрит на меня и, кажется, вдруг вспоминает, что я женщина; он и правда не всегда об этом помнит. Он кивает и выходит, утягивая за собой Грантера.

Поворачиваюсь к Монпарнасу. Наши пути сильно разошлись в последние два года. Мы даже редко видимся, если не считать взгляда через зал на собраниях Двора чудес или тени, промелькнувшей в ночи; увидев ее, я думаю: уж не ходит ли он где-то в темноте, наблюдая за мной?

– Вы думаете, я зря трачу время? – спрашиваю я. – Вы тоже считаете, что она мертва?

Мне нужно знать, все ли со мной в порядке. Верит ли хотя бы он в мой успех.

Монпарнас некоторое время молча смотрит на меня.

– Думаю, ты слишком сильно привязана к ней, – наконец говорит он. – И так было всегда.

Он уже у окна.

– Но ты никогда не перестанешь ее искать. Ты не знаешь, как перестать.

Он кивает мне и исчезает, не сказав больше ничего.

Сквозь деревянные полы до меня долетают голоса молодых людей. Они будут разговаривать всю ночь, будут думать о том, имеет ли смысл выступать без поддержки гильдий. Внезапно я чувствую сильную грусть, потому что, скорее всего, та жизнь, к которой я привыкла здесь, с ними, закончится через несколько дней. Их долгие разговоры и подшучивание друг над другом, речи о жертве и высшем благе, обсуждения неудавшейся революции… Во время этих разговоров в глазах Сен-Жюста часто загорается огонек, как будто он хотел бы жить и умереть в то время, когда парижские улицы были залиты кровью и когда мечтатели вроде него отправлялись на гильотину. У них разгораются жаркие споры о том, чем все закончилось, что могло быть сделано по-другому и что будет сделано по-другому. Они спорят, пьют и смеются.

Иногда Грантер замечает в углу меня и уговаривает рассказать им историю. Их слушает даже Сен-Жюст. Я никогда не выдаю им секреты Двора, но могу часами держать их в напряжении, рассказывая истории моего народа. Они с жадностью впитывают каждое слово, как мучимые жаждой в пустыне. Так я могу развлекать их до самого рассвета. В такие ночи я ухожу спать, опьяненная чувством, что впервые в жизни меня замечают и слушают.