Революцию называли «чумой». В «Пире во время чумы», начатом тоже в Болдине в 1830 году, «задумчивая Мери» поет грустную песню о некогда побывавшей и у нее на родине «чуме». Судя по имени, она с Британских островов. Ее дом посетила в XVII веке революция. Вслушаемся:

Было время, процветала

В мире наша сторона:

В воскресение бывала

Церковь Божия полна;

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

И сверкали в светлом поле

Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое, стоит, —

Тихо все. Одно кладбище

Не пустеет, не молчит.

Поминутно мертвых носят,

И стенания живых

Боязливо Бога просят

Упокоить души их!

Все это происходит, пока иные «мчатся, сшиблись в общем крике». Исход один: «на пике и… без головы». К Елизавете Алексеевне отсылает образ подруги Мери — разухабистой Луизы. Вот уж кто на первый взгляд совсем не тождествен гордой, скрытной императрице. Тем не менее именно она, упав в обморок при виде «черной повозки», слышит, как мертвецы «лепетали ужасную, неведомую речь». Ее способность ощущать происходящее выше, чем у других.

Несмотря на это, Луиза помогает другим забыться пиром на улицах зачумленного города. «И девы-розы пьем дыханье, — / Быть может… полное Чумы», — провозглашает председатель. Дева-роза — и есть указание на Елизавету, чье дыхание, как дыхание всех связанных с мятежом, «полное Чумы».

Однако дева остается притягательна:

Я ехал к вам: живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Сопровождал мой бег ретивый.

Месяц, показывающийся то с правой, то с левой стороны и сулящий то радость, то грусть — знак девственной богини. А вот сами сны переносят из 1829 года к «Прозерпине» 1824-го, к вылетающему из плохо притворенной двери в Тартар «сновидений ложных рою». Сны «живые» и увлечение, как видно, новое, а унылое чувство к давно сошедшей под землю женщине — старое.

«Заклинание», следующего, 1830 года, призывает мертвую возлюбленную. И опять она «холодна, как зимний день», и опять вся картина залита лунными лучами. Отсылки вполне прозрачны:

О, если правда, что в ночи,

Когда покоятся живые.

И с неба лунные лучи

Скользят на камни гробовые…

…………………………………………………….

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой.

Приди, как дальняя звезда,

Как легкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье,

Мне все равно: сюда, сюда!..

Как «ужасное виденье» пришла «старая ведьма». Вместе с морозом и луной все «вертящееся» тяготело у Пушкина к раннему, очень сильному чувству.

«Потише, молодой человек»

В октябре 1828 года Пушкин «к тайному трепету дам» поведал в салоне у Екатерины Карамзиной страшную историю. А молодой автор Владимир Павлович Титов записал ее и опубликовал под псевдонимом Тит Космократов в «Северных цветах» у Антона Антоновича Дельвига.

Титов вспоминал: «Апокалипсическое число 666, игроки-черти, метавшие на карту сотнями душ, с рогами, зачесанными под высокие прически, поразили воображение молодого Космократова. Воротясь домой, он не мог уснуть, пока не занес услышанное в тетрадь. Утром отправился в трактир Демута и показал Пушкину свой труд. Тот сделал несколько поправок и разрешил печатать»[313].

Эта повесть — «Уединенный домик на Васильевском острове» — многими чертами близка не только «Пиковой даме», но и всему корпусу петербургских текстов Пушкина[314]. В ней беспечный юноша Павел знакомится с бесом Варфоломеем, который предстает перед ним в человеческом обличье. Цель Варфоломея — похитить душу неопытного друга. Для этого он сводит его с красавицей-графиней, которая по обмолвкам прежде была или до сих пор является любовницей самого Варфоломея. У графини «черные, большие, влажные очи», совсем как у Лизаветы Ивановны и ее опосредованного прототипа Нарышкиной. Она «недавно приехала из чужих краев, живет на тамошний лад» — аналог парижского путешествия графини.

Между Варфоломеем и Сен-Жерменом то сходство, что оба они в дружбе с героиней и оба связаны с картами. Возможно, сначала предполагалось наделить молодую Анну Федотовну интрижкой с магом, а через нее прямой связью с нечистой силой.

В доме у графини идет широкая игра в карты — здесь бесы ставят на кон души обманутых людей. Павел какое-то время участвует, но потом спохватывается, решает бежать и от соблазнительной хозяйки притона, и от самого Варфоломея. Ложный друг почти настигает его в санях. Если бы не утро и не церковь Николая Чудотворца — юноша бы погиб. Но удар колокола заставляет адское видение рассыпаться. В ушах у героя остался отзвук слов беса: «Потише, молодой человек, ты не со своим братом связался!»

Говорящим оказывается имя персонажа — Павел. По новозаветной традиции апостол Павел долго преследовал христиан. Пока ему не явился сам Господь и не спросил, за что тот гонит Его. Для встреч императора Николая I с теми, кто считал себя врагом престола, была характерна ситуация, когда государь задавал вопрос, что он лично сделал дурного тому или иному подозреваемому. А потом предлагал примириться.

Мемуаристка Мария Федоровна Каменская записала историю Павла Александровича Бестужева, младшего из плеяды братьев-декабристов:

«Когда Бестужева привели, то государь спросил его:

— Скажи мне на милость, за что ты-то возненавидел меня? Что я мог тебе такое сделать, что ты, почти мальчик, с сумасбродами вместе восстаешь против меня. Ведь ты распускаешь про меня разные небылицы… Опомнись! Ведь ты губишь себя! Мне жаль твоей молодости… Дай мне только честное благородное слово, что ты исправишься…

— Не могу, государь! — ответил сумрачно молодой человек. — …Я убежден в том, что говорил одну только правду…

— В таком случае мне и разговаривать с тобой не о чем. Поезжай проветрись на Кавказ»[315].

Во время первой встречи с Пушкиным император спрашивал и его. А тот долго думал, прежде чем дать слово. Повесть сохранила предостережение государю: «Ты не со своим братом связался!» — говорит нечистый.

«Уединенный домик на Васильевском острове» реализовывал тему влюбленного беса, так часто иллюстрируемую «адскими» рисунками Пушкина. Варфоломей хочет заполучить Веру, невесту Павла. (Именно это имя — Вера Молчальница — по легенде, примет на себя после кончины императора Александра I его супруга, удалившись от мира[316].) Ради нее бес был на все готов, кроме похода в церковь. Он