Место проведения съезда до последнего момента держалось в тайне даже от уполномоченных ЦК. Делегаты являлись в Петербург, потом их отправляли в контору финского сепаратиста Фурухельма в Выборге. Оттуда всех посылали на Иматру (четыре часа езды по железной дороге), а в Иматре верные люди направляли всех в «Отель туриста», принадлежавший другому сепаратисту, Уно Сирениусу, и давно использовавшийся эсерами в качестве явки. (Явку эту Азеф потом выдал, но об этом — ниже.)

На съезде возникла бурная дискуссия, в которой Азеф участия практически не принимал. Спорили и по аграрной программе (требовать ли немедленной национализации земли), и о том, переходить ли на легальные рельсы. Чернов, как лидер партии (Михаил Гоц находился в Ницце и приехать в Италию не мог из-за прогрессировавшей болезни), пытался занять «среднюю позицию».

В конце концов, сторонники легальности и отказа от насилия (Пешехонов, Мякотин, Николай Анненский) покинули съезд и основали Трудовую народно-социалистическую партию, участвовавшую (в отличие от ПСР) в выборах в 1-ю Государственную думу. Азеф остался с большинством.

Почему? Ведь это противоречило его совсем недавним высказываниям.

А что бы он делал в легальной «лейбористской» партии и в Думе, он, человек, умеющий в политике одно — мастерски организовывать убийства? И человек, на которого в полицейском управлении горы компромата, и какого компромата?

Нет, у Азефа было два пути: либо возобновление игры, либо — работа инженером в Новой Зеландии. Он выбрал игру.

Замороженная осенью Боевая организация была восстановлена в прежнем составе. Теперь в ней состояло 30 человек. Савинков считал, что это перебор, но Азеф настаивал: все люди надежные. Две группы направились, как прежде, в две столицы.

В Петербурге было намечено убийство Петра Николаевича Дурново, нового (с 22 октября 1905 года) министра внутренних дел. Эта должность не являлась уже такой значительной, как прежде. До 1905 года в России не было правительства как единого целого: работу министров координировал лично государь. Но теперь появился председатель Совета министров, премьер — именно он, а не министр внутренних дел был вторым человеком в стране. Премьером назначен Витте, а министром внутренних дел — Дурново. Первый воплощал реформаторские силы во власти, второй — силы реакции. На самом деле, по свидетельству знающих людей, большого различия в их взглядах не было. Но Витте был умен и циничен, а Дурново — простодушен. Его трудно было назвать серьезным государственным деятелем. Карьера его в свое время застопорилась при опереточных обстоятельствах: будучи директором Департамента полиции, он делил любовницу с бразильским послом и однажды учинил обыск у своего соперника, спровоцировав международный скандал. Он был «вечным» товарищем министра — и вот наконец дождался своего часа. В 60 лет он по-прежнему любил то, что называют чувственными удовольствиями, и едва ли обладал стойкими политическими убеждениями. За «реакционность» в его случае принимали старомодно-авторитарные манеры.

В Москве жертвой был избран Федор Васильевич Дубасов, новый генерал-губернатор, старый моряк, суровыми средствами подавивший Декабрьское восстание.

Петербургским проектом должен был руководить сам Азеф с помощью Савинкова и Изота Сазонова — старшего брата Егора, только что примкнувшего к Боевой организации. «Холуи»-наблюдатели (всего восемь человек: Трегубов, Павлов, Абрам Гоц, Кудрявцев, Петр Иванов, Смирнов, Пискарев и Горинсон) делились на две группы. Одной ведал Сазонов, другой Савинков, и оба находились в контакте с Азефом. Московской наблюдательной группой (братья Вноровские, Шиллеров) полностью заведовал Савинков.

Кроме того, Зензинов уехал в Севастополь, чтобы на месте выяснить возможность покушения на адмирала Григория Павловича Чухнина, только что усмирившего восстание так называемого[177] «лейтенанта Шмидта» на крейсере «Очаков». Вернулся он с известием, что местные товарищи уже готовят дело, и БО, не в пример прошлым дням, решила на этих дилетантов-энтузиастов положиться. Надо сказать, что им почти удалось осуществить задуманное: 29 января Екатерина Адольфовна Измайлович пришла на прием к адмиралу и несколько раз выстрелила в него из пистолета, но не убила, а ранила. Ее саму зато без суда и следствия расстреляли прямо во дворе денщик адмирала и матросы — вещь, несколькими месяцами ранее немыслимая. Простота нравов, характерная для полноценной гражданской войны…

Отдельно готовились покушения на отличившихся при подавлении Московского восстания командира Семеновского полка генерала Мина и командира отдельного карательного отряда семеновцев полковника Римана (не вышло: покушавшихся, Самойлова и Яковлева, переодетых в офицерские мундиры, задержали с поличным).

Зильберберг возглавил химическую группу, численно очень разросшуюся.

В общем, планов громадье, и всё — не в пример началу 1905 года — неплохо организовано. Тем более удивил товарищей Азефа эпизод, произошедший при обсуждении планов:

«Военная организация еще не сорганизовалась, и еще не все товарищи приехали в Гельсингфорс, когда Азеф неожиданно отказался от участия в терроре. Мы обсуждали втроем, — он, Моисеенко[178] и я, — план нашей будущей кампании. В середине разговора Азеф вдруг умолк.

— Что с тобой?

Он заговорил, не подымая глаз от стола:

— Я устал. Я боюсь, что не могу больше работать. Подумай сам: со времени Гершуни я все в терроре. Я имею право на отдых.

Он продолжал, все еще не подымая глаз:

— Я убежден, что ничего на этот раз у нас не выйдет. Опять извозчики, папиросники, наружное наблюдение… Все это вздор… Я решил: я уйду от работы. „Опанас“ (Моисеенко) и ты справитесь без меня.

Мы были удивлены его словами: мы не видели тогда причин сомневаться в успехе задуманных предприятий. Я сказал:

— Если ты устал, то, конечно, уйди от работы. Но ты знаешь, — мы без тебя работать не будем.

— Почему?

Тогда Моисеенко и я одинаково решительно заявили ему, что мы не чувствуем себя в силах взять без него ответственность за центральный террор, что он — глава боевой организации, назначенный центральным комитетом, и еще неизвестно, согласятся ли остальные товарищи работать под нашим руководством, даже если бы мы приняли его предложение.

Азеф задумался. Вдруг он поднял голову:

— Хорошо, будь по-вашему. Но мое мнение, — ничего из нашей работы не выйдет»[179].

Было ли это колебание искренним? Чего хотел Азеф? Проверить реакцию Савинкова — потенциального соперника? Подготовить товарищей к провалу актов, которых он не хотел и которые не собирался доводить до завершения? Или ему в самом деле надоели прежние методы террора (им же изобретенные!), а новых он не мог придумать — вдохновения не было? Или что-то другое? Во всяком случае, это был уже не тот Азеф, который в 1904 году вселял во всех бодрость и оптимизм.