— Во всяком случае, Хелен не повезло, что она за вас вышла. Да много ли она знала — простая девушка из филадельфийских трущоб. Вы решили, что это она сделала вас импотентом. Не­дурная мысль: свалить все на Хелен — и ненавидеть ее в свое удовольствие.

— Я не испытывал к ней ненависти,— возразил Киммель.— Она в самом деле была слабоумнаяч У меня с ней не было ничего общего.

— Не была она никакой слабоумной,— заметил Корби.— Продолжим, однако. Женщина, с которой у вас ничего не получи­лось, пришла и рассказала Хелен о вашем позоре, и Хелен приня­лась издеваться над вами.

— Она не издевалась! И не было никакой другой женщины!

— Была, была. Ее звать Лаура. Я с ней поговорил, она все рассказала. Вы ей не нравитесь. Она утверждает, что от вас у нее по коже мурашки.

Киммель окаменел от стыда. Слова Корби вызвали в памяти пережитое тогда — поспешную тайную встречу днем в квартире Лауры, когда ее муж был на работе,— он потом повторял себе, что во всем виновата поспешность, но в ней ли было дело или в чем другом, а после этого случая у него не хватило духа попробо­вать снова,— и как на следующий день он увидел Лауру: она поднималась по лестнице его собственного дома, чтобы расска­зать Хелен. Он, собственно, не видел, как она поднимается по лестнице, но очень живо это представил, потому что Лаура при­падает на одну ногу и на лестнице всегда цепляется за перила. Киммель мог представить, как две эти бабы смеются над ним, а потом, устыдившись собственных слов, прикрывают рот ладонью, как кретинки-девчонки. Хелен в тот же вечер сообщила ему о по­сещении Лауры и все хихикала, вылупив на него глаза. Своей безумной глумливостью Хелен в тот вечер сама подписала себе смертный приговор!

— После этого вы решили, что все всё про вас знают, и поэтому перебрались в Ньюарк,— бросил Корби.— И здесь, в Ньюарке, упала последняя капля — я говорю о страховом агенте Эде Кин- нарде.

— Кто вам о нем рассказал? — дернулся Киммель.

— Это тайна,— ответил Корби.— Напрасно, Киммель, вы не порешили его вместо Хелен, это еще могло бы сойти вам с рук. Каков подонок! И Хелен подцепила его на улице, как обычная проститутка,— в ее-то тридцать девять лет, расползающаяся ста­реющая толстуха пустилась напоследок во все тяжкие. Для вас это было сущей мерзостью. А как она им гордилась, как хвасталась по всей округе, на что он способен. Этого вы не могли проглотить, еще бы, вы ведь ведете ученую переписку с университетскими про­фессорами по всей стране. К этому времени вы уже завоевали в Ньюарке доброе имя книготорговца, знающего свое дело.

— Кто рассказал вам о Киннарде? — повторил Киммель.— Натан?

— Я не выдаю источников информации,— ответил Корби с улыбкой.      

Накануне вечером, подумал Киммель, Натан как раз был у него в гостях в тот самый вечер, когда Хелен заявилась вместе с Киннардом, но он не верил, что Натан способен выболтать про тот вечер, тем более о Киннарде могла рассказать Лина, или Грета Кейн, или кто-то еще из соседей, занимающих самое низкое поло­жение, с какими Хелен имела привычку трепаться! Однако боль­ше всего Киммеля тревожило то, что Корби, видимо, опросил многих в округе, но никто ему об этом не сообщил.

— Нет, нс Натан,— добавил Корби,— хотя Натан и расска­зал, как вы с ним играли как-то вечером в пинокл, когда Хелен явилась в компании Эда Киннарда, чтобы переодеться и отпра­виться с ним на танцы. Киннард вошел с таким видом, будто ему на вас наплевать. Натан знал, что происходит. А вы продолжа­ли сидеть, как жирный евнух.

Киммель качнулся вперед, норовя вцепиться в Корби обеими руками, и тут в желудке у него стало пусто, ноги оторвались от пола и что-то ударило в лопатки. Ноги его упирались в стену. У меня не осталось ни одной целой косточки, подумал он. Он даже не пытался пошевелиться, хотя спина нестерпимо болела.

— Не постеснявшись Натана, вы велели ей убираться из дома. Такое случалось и раньше, но на этот раз вы говорили серьезно. Эд ушел, а она осталась и принялась плакаться Лине по телефону.

Киммель почувствовал пинок в ноги, ноги ударились о пол и заныли. Натан, который никогда не болтает, подумал Киммель. Вот почему он последнее время куда-то пропал. От ньюаркской полиции Киммелю было известно, что на допросе Натан не сказал даже такой фразы, как «он бы мог это совершить». Но, может быть, ньюаркскую полицию не интересовало то, что произошло накануне. Натан его предал, этот учитель истории в средней школе, которого Киммель считал джентльменом и ученым! Горь­кое разочарование в Натане заполонило сознание Киммеля, по­грузив его в маленький внутренний ад, уравновесивший внешний ад комнаты. Он опять потерял очки.

— Лина посоветовала Хелен какое-то время пожить у сестры в Олбани. Весьма неудачное предложение. Честное слово, Киммель, если прикинуть, сколько народа знало о вашей сваре в тот вечер, просто диву даешься, как это вас до сих пор не трогали.

Киммелю было не до ответа. Он лежал бесформенной грудой. Черное пятно прямо перед глазами — это его ботинок, решил он, потянулся к ботинку, но рука уперлась во что-то холодное, пол или стену — он так и не разобрал.

— Вы убили Хелен не столько из-за того, что она гуляла с Киннардом, сколько потому, что она была дурой. Киннард был лишь спичкой, от которой все вспыхнуло. И вот вы пустились в тот вечер следом за автобусом и убили ее. Сознайтесь^ Киммель!

Киммель был не способен пошевелить языком. В известном смысле его слух даже не воспринимал голоса Корби. Он съежился на полу, как пес, да в боли своей он и ощущал себя псом, но терпел, потому что выбора у него не было и он знал об этом. Только резкий визгливый голос Корби — и более ничего. Руки Корби, вцепившиеся ему в плечи, с чудовищной силой вздернувшие его на ноги, придавившие к стене, бьющие головой о стену. Киммель ничего не видел, все расплывалось еще сильнее, чем перед этим.

— Полюбуйтесь на себя! Свинья свиньей! — орал Корби.— Сознайтесь, что считаете Стакхауса виновным! Сознайтесь, что знаете — вы попали сюда из-за Стакхауса и он так же виновен, как вы сами!

Киммель испытал первый сильный приступ обиды