Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Корби уселся на край деревянного стола и начал качать ногой.
— Что еще говорил Стакхаус?
— Больше ничего.
— Что еще он все-таки сказал?
В пустой комнате голос Корби резал слух, как скрежет напильника по металлу. .
— Больше ничего,— с достоинством повторил Киммель. Его пухлые руки подергивались под выступающим вперед животом, подушечки пальцев слегка касались друг друга.
— Выходит, Стакхаус около двадцати минут извинялся?
— Нас несколько раз прерывали. Он просто стоял в глубине магазина у моего столика, и мы с ним болтали.
— Ах, болтали. Он сказал: «Простите, мистер Киммель, что навлек на вас все эти неприятности». А вы ему что? «Все в порядке, мистер Стакхаус, не стоит об этом вспоминать»? Вы предложили ему сигару?
— Я заявил ему,— ответил Киммель,— что, по-моему, ни у него, ни у меня нет причин беспокоиться, но впредь ему лучше у меня не появляться, поскольку вы это неправильно истолкуете.
Корби рассмеялся.
Киммель задрал голову и посмотрел на стену. Он стоял неподвижно, только руки продолжали подергиваться, а пальцы не прекращали своей легкой игры. Он опирался на одну ногу, другую изящно расслабил и как бы повернулся к Корби вполоборота. До Киммеля вдруг дошло, что это та самая застывшая поза, которую он иногда принимал, рассматривая себя голым в длинном зеркале на двери ванной. Сейчас он встал в эту позу совершенно бессознательно, и, хотя в глубине души ему было стыдно, он чувствовал, что она придает ему своего рода устойчивость монолита. Киммель окаменел, словно парализованный.
— Виновен он там или нет, именно Стакхаус привлек к вам внимание, это-то вы, надеюсь, понимаете, Киммель?
— Это так очевидно, что можно было бы и не упоминать,— ответил Киммель.
Корби продолжал качать ногой, сидя на краю стола. Коричневый деревянный стол чем-то напоминал примитивный и грязный операционный. Киммель стал опасаться, как бы Корби не повалил его на стол, скрутив приемом джиу-джитсу.
— Стакхаус не объяснил, почему у него оказалась вырезка?
— Нет.
— Полного признания он, значит, не сделал?
— Ему не в чем признаваться. Он попросил прощения, что напустил на меня полицию.
— Стакхаусу есть в чем признаваться, и немало,— возразил Корби.— Для человека невиновного он ведет себя очень странно. Он не сказал, зачем погнался в тот вечер за автобусом?
— Нет,— ответил Киммель все с тем же безразличием.
— Может, вы мне сможете ответить зачем?
Киммель сжал губы, чтобы не дрожали. Расспросы Корби ему просто-напросто надоели. Он подумал, что Стакхаусу, верно, тоже приходится несладко. На минуту в нем проснулось непокорное сочувствие к Стакхаусу, смешанное с ненавистью к Корби. Он верил тому, что сказал Стакхаус. Он считал Стакхауса невиновным.
— Если вы настолько не верите моему рассказу о разговоре со Стакхаусом, могли бы прислать в магазин соглядатая, чтоб
подслушал.
— Ну, мы знаем, что вы большой дока по части разоблачения полицейских сыщиков. Вы бы предупредили Стакхауса, и тот сразу бы прикусил язык. В конце концов мы все выжмем из вас обоих.
Корби улыбнулся и подошел к Киммелю. Он выглядел свежим и бодрым. Как он сообщил Киммелю, он теперь работал в ночную смену.
— Защищаете Стакхауса, Киммель, верно? Вам правда нравятся убийцы?
— Я-то думал, вы не считаете его убийцей.
— C тех пор как нашел вырезку, считаю. Я вам сразу сказал, как только ее нашел!
— А по-моему, вы и сами видите, что в деле Стакхауса много неясного, но нарочно отказываете ему в справедливости, потому что решили устроить громкое дело! — крикнул Киммель, перекрывая Корби.— Даже если для этого вам самому придется выдумать наши преступления!
— Ну-у, Киммель,— процедил Корби,— уж не выдумал ли я и-хруп вашей жены?
— Нет. Но выдумали, будто я причастен к убийству!
— Вам случалось встречаться со Стакхаусом до того, как я привел его к вам в лавку? - спросил Корби.— Случалось?
— Нет.
— Я бы не удивился, если б он сам пришел на вас поглядеть,— задумчиво произнес Корби.-- Он из таких.
Неужели у Стакхауса хватило глупости рассказать Корби о первом посещении, задался вопросом Киммель и чуть менее уверенно повторил:
— Нет.
Он снял очки, подышал на стекла, полез в карман за платком, не нашел и потер стекла о манжет.
— Нетрудно представить, как Стакхаус является туда на вас посмотреть, оглядеть с головы до ног, может, даже посочувствовать. Оглядеть для того, чтобы решить, похожи ли вы и в самом деле на убийцу, а вы, конечно, похожи.
Киммель нацепил очки, и лицо его приняло прежнее выражение. Но в нем костерком начал разгораться страх. Страх заставлял его переминаться с ноги на ногу, вызывал желание бежать. До прихода Корби Киммель испытывал восхитительное ощущение сверхъестественной неуязвимости, но теперь сам Корби словно обрел сверхъестественную мощь, стал подобен Немезиде. C его стороны это было нечестно. Методы, какими он пользовался, отличались от тех, что принято связывать с правосудием, однако он располагал неуязвимостью, которой его наделило официальное правосудие, облаченное в форму.
— Ага, починили очки? — спросил Корби. Он подошел эдаким самодовольным петушком, уперев руки в боки, отбросив назад полы расстегнутого пальто, подошел вплотную и остановился прямо перед Киммелем.
— Киммель, я вас все равно сломаю. Вот уже и Тони считает, что вы убили Хелен. Вам это известно?
Киммель не шелохнулся. Корби внушал ему физический ужас, и это его злило, потому что по своим физическим данным Корби был ничтожеством. Но Киммель боялся находиться с ним без свидетелей в закрытом помещении, где никого не дозовешься на помощь, боялся, что его швырнут на твердые плиты пола, напоминающего пол в скотобойне. Комната представлялась ему гнус нейшим пыточным застенком. Он рисовал себе полицейских, смывающих из шланга кровь со стен, после того как они обработали жертву. Ему вдруг нестерпимо захотелось в уборную.
— Теперь Тони работает на нас,— сказал Корби, наклоняясь и чуть ли не касаясь губами его лица.— Он начинает кое-что вспоминать; например, всего за несколько дней до того, как убить Хелен, вы говорили ему, что есть способы избавиться от дурной жены. .
Это Киммель хорошо помнил: тогда они сидели с Тони в кабинке в «Устрице» и пили пиво. Тони был там со своими молодыми