о том, что меня тревожит.

Риаг отдал дань красоте и учёности мачехи, провозгласив её прекраснейшей женщиной Эрин. Мачеха благосклонно приняла справедливую похвалу и дивной красоты литой пояс, принадлежавший, будто бы, самой королеве Мейв, также бывшей легендарной красавицей. Однако ничьё восхищение не возмутило бы спокойствия пресытившейся им Блодвен, но, в свою очередь желая доставить удовольствие любезному дарителю и с честью подтвердить звание радушной и мудрой хозяйки, с дозволения супруга мачеха призвала молодых певцов и плясуний, один вид которых был усладой для глаз, а звучание голосов и игра смирили бы со своей участью слепца.

Едва впорхнув, нарядная стая тотчас принялась танцевать и петь, весьма славно восхваляя милую очам и сердцу красоту наших долин и дубрав и то, как велика радость странника, возвратившегося после скитаний по землям, что, бесспорно, прекрасны, но ни щедрость, ни чудеса чужбины не заставят забыть о любви к зелёным холмам родины.

— Госпожа Тары подобна Бригид, мудрой покровительнице сказителей и певцов, и, несомненно, не менее подопечных наделена многими изящными умениями, — воздал должное свежей прелести подобных сидхе девушек и юношей.

— Увы, я владею лишь одним — ценить способности других и по мере сил помогать им.

— Позволено ли будет просить прекрасную хозяйку, владеющую столь ценным даром, усладить слух гостей ещё одной песней? — спросил ближник риага Мередида, и Блодвен благосклонно кивнула.

— Которую песню желали бы услышать гости? Высокое искусство бардов не забыто, а в земле нашей от Огмы[27] и Мирддина, Талесина и Аневрина[28] сложено немало строк.

Гости перекликались меж собой, но не нашли согласия в споре о том, которой из песен украсится вечер. Наконец, риаг Мередид поднялся и сказал так, поднимая в мою сторону наполненный кубок:

— Всем известно, что дочь ард-риага и моя милая племянница вскорости покинет стены белой Тары, чтобы хозяйкой войти во владения риага Стэффена. Красотой и чистотой она подобна деве, воспетой в веках, а заключенный союз, вне сомнений, останется счастлив и крепок на долгие года. Так пусть же в честь невесты прозвучит песнь о сватовстве к Этайн.

Блодвен метнула мне взгляд из-под ресниц.

Нелегко было улыбаться, но ничего не оставалось под шум и приветственные крики, вскоре утихшие: перед нами разыгрывалось дивное действо, когда барды стали рассказывать историю, музыканты подыгрывать, а третьи представляли Мидира, Фуамнах, Эохайда, Этайн, Айлиля и прочих участников «Сватовства к Этайн». И всё было исполнено настолько искусно, что, следя за их действиями, будто происходящими въяве, я забыла обо всём и не вспоминала до окончания истории, когда Эохайд в стремлении вернуть себе жену едва не разрушил сидхен Бри Лейт, и Мидиру пришлось поставить ему условием узнать похищенную королеву из пятидесяти жён, обличьем неотличимых от Этайн. Прибегнув к хитрости, король, как ему казалось, угадал настоящую Этайн, смутившись лишь незначительной переменой в её повадке. Счастливый, Эохайд воссоединился с любимой и, лишь когда она уже зачала, король узнал, что то была не Этайн, а её родившаяся и выросшая в сидхене дочь.

Все восхищались искусству бардов, красоте и мастерству перевоплощения дев. Краем глаза я приметила движение сбоку. Ард-риаг бледен был, как полотно, и дрожал.

Опасаясь за здравие отца, я позвала его.

Медленно и жутко он перевёл на меня безумный взгляд, в котором едва отразился проблеск узнавания. Быстрым звериным движением отец скогтил мою руку и стиснул так, что мои пальцы едва не переломились, как горстка хвороста.

— Завтра же, — прохрипел он в моё лицо, — завтра же ты уезжаешь в Лойгис[29], и в Клонмакнойс[30] вас женят. Тотчас! — Не соизмеряя силы, ард-риаг оттолкнул меня, хлестнув бичом страшно изменившегося голоса: — Исчезни! Прочь с глаз!

— Супруг мой!.. — попыталась воззвать к благоразумию мужа Блодвен, делая мне какие-то знаки.

Изумлённые гости, те, которым давно не случалось видеть внезапные перемены в своём господине, недоумевали, чем и когда дочь прогневила отца.

Я же была так напугана отцовским обращением, его необъяснимой злобой, так оглушена этим «Завтра!», облёкшимся вдруг в плоть и кровь, что не возмогла задаваться вопросами, а лишь спешила исполнить приказание ард-риага, бежала от не чаемого гнева, чтобы не навлечь на свою голову ещё больший.

2

Скорым шагом — лишь остатки гордости не позволяли сорваться на бег, я пересекла всё обширное пространство зала, чтобы достичь выхода. Некоторые из присутствующих — счастливые натуры! — уже выкликали здравницы мне и моему супругу. Слышать их было не более радостно, нежели поверженному воину — хлопанье вороньих крыльев над своей головой. Смущённые исходом вечера, певцы расступались передо мной, с почтительной расторопностью, перемежённой суеверным страхом заразиться чужой злополучностью, как болезнью.

Едва не в самых дверях я столкнулась с Джерардом. Я почти упала ему на грудь, когда он осторожно отстранил меня, придерживая за плечи.

— Что с тобою? — тихо спросил он, переводя взгляд на близкий зал и скучавших при входе в него воинов.

Я тряхнула головой, тяжёлой от болезненного дурмана.

— Ничего! Ничего из того, что не знала прежде.

Наёмник смотрел надо мною, куда-то в огненно-золотое сияние и дорогое разноцветье пиршественного зала, на возвышение, где восседали отец, мачеха и самые знатные гости. Меж прищуренных век высверкнула недобро знакомая мне волчья зелень.

— Он!.. сомнений не осталось. Ангэрэт, я должен сказать твоему отцу…

— Отцу!.. — я расхохоталась и не могла остановиться, даже когда на нас стали оборачиваться воины.

— Приди в себя, Ангэрэт! — Джерард встряхнул меня, я запнулась, но смех, даже стихнув до всхлипов, продолжал душить, на глазах выступили слёзы.

Джерард отвёл меня, почти отнёс, в тёмный закоулок, подальше от чужих глаз.

— Где же твоё благоразумие? — ласковым и тихим голосом обратился он ко мне. — Разве не ты наставляла меня в осторожности?

Я вымученно улыбалась и могла лишь цепляться за его руки. Он не отнимал их, но я ясно чувствовала, что нынче, более чем когда-либо прежде, ему нет времени утишать мои горести. Знала, но не могла ничего с собою сделать. Ведь иного срока у меня нет…

Что женщина? Лишь слабая повилика. Она стелется по земле без опоры, и цвет её душат высокие травы. Разве многого я просила? Лишь наполниться впрок заёмной силой, что поможет устоять хотя бы поначалу. И теперь уже не он, а я вела его всё дальше от света и мира, а он невольно следовал за мною, подчиняясь лихорадке моих движений и обречённой одержимости глаз.

— Ты знаешь, я всё решила, и пути назад нет, — шептала сбивчиво, и руки мои плетями повилики обвивали сильные