Я улыбнулась ему, в ответ он на миг почтительно склонил голову.

— Как это понимать? — наконец обрел дар речи Ингольв, скрещивая руки на груди. Для полноты картины «жена, встречающая мужа-выпивоху, который явился под утро» недоставало только скалки.

— Что именно, дорогой? — проворковала я. Сунув Петтеру свои вещи (о, какое у него сделалось уморительное выражение лица, когда из горловины мешка показались пресловутые моржовые клыки!), бросилась на шею мужу и призналась почти искренне: — Я так соскучилась!

В моем родном Мидгарде подобное проявление чувств — прилюдно, не стесняясь жадных взглядов — сочли бы совершенно невозможным. «Для людей нашего круга это моветон!» — говаривала бабушка, надменно глядя на меня через лорнет. Впрочем, дедушка не обращал особого внимания на условности и частенько посмеивался над бабушкиными представлениями о респектабельности.

В Хельхейме царили более свободные нравы, к тому же в данном случае я действовала наверняка: разве можно выговаривать жене за слишком вольные манеры, отвечая на ее поцелуй?! По крайней мере, Ингольву это никогда не удавалось…

Разумеется, мы провели ночь на станции. И, право, можно было подумать, что все время в разлуке муж добросовестно хранил мне верность! А честно признаться, что устала и «болит голова» означало вызвать ссору и нелепые (хм, хотя не такие уж и нелепые…) подозрения в супружеской неверности…

Почти весь путь в Ингойю я благополучно проспала. Как отличалась эта поездка от предыдущей! Вместо ароматов кофе и выпечки салон заполонила колкая цитрусово-имбирная свежесть одеколона Ингольва. Муж сегодня лучился хорошим настроением, хотя утром все же прочел мне краткую лекцию о поддержании достоинства супруги полковника — видимо, долго репетировал, так что слова сами рвались с языка. Впрочем, выволочка вышла без должного накала, скорее для проформы.

Несмотря на утренние три чашечки кофе, я дремала, уткнувшись носом в мягкий мех воротника. За окном проносились однообразные снега, беседа не клеилась. Никаких задушевных разговоров, лишь формальные: «Слушаюсь!» и «Да, господин полковник!» Петтера. Между ординарцем и нами будто выросла прозрачная стена. Напряженная спина, сжатые на руле руки, взгляд строго вперед, на дорогу… Бравый служака, да и только!

«Кажется, мальчик всерьез на меня разобиделся», — подумала я, уже окончательно проваливаясь в сон…

И словно в темной комнате вдруг распахнулась дверь, откуда хлынул яркий свет.

Берег моря — ласкового, теплого, игриво катящего барашки волн. Они разбиваются у ног, обдавая меня брызгами, и я смеюсь, хохочу во все горло, подставляя лицо солнцу. Подол платья давно вымок, но мне это не мешает, разве что идти неудобно. Подобрать его повыше — и бежать по мелководью, вдоль кромки воды, жадно глотая соленый воздух, напоенный ароматом тысяч цветов…

Утомилась я не скоро. Присела на нагретый солнцем валун, потерла разгоряченное лицо…

— Мама, пойдем отсюда! — вдруг раздался рядом тоненький детский голосок.

Похолодев, я стремительно обернулась, едва не свалившись со своего насеста.

— Фиалка, — прошептала неверяще.

— Да, мама, — серьезно кивнула кроха. За эти годы она ничуть не изменилась…

«Она не могла измениться — она умерла! — напомнила память. — Нет!»

И я рванулась вперед, прижимая к себе дочь, гладя шелковистые ее щечки, не замечая, как по моим щекам текут слезы. Слезы — это всего лишь капельки моря…

— Пойдем отсюда, мама! — вновь попросила Фиалка, когда я немного успокоилась.

— Зачем, маленькая? — переспросила я, прижимая дочь к себе еще крепче. Ведь там, далеко, она умерла!

— Надо идти, мамочка, — Фиалка смотрела на меня такими знакомыми синими глазами, что сердце щемило от узнавания, боли и отчаяния. — Тут нехорошее место!

— Почему нехорошее? — искренне удивилась я.

Вокруг прямо-таки пасторальный вид, как картинка из детской книжки.

Девочка попыталась вырваться из моих объятий.

— Пусти! — нетерпеливо попросила она. — Я покажу!

Высвободилась, взяла меня за руку, потянула за собой…

Шли мы не долго, минут десять, и вот за скалами открылся вид на удобную бухту, на берегах которой привольно раскинулся город. Очень знакомый город… Боги, милосердные боги! Да ведь это Ингойя! Но все вокруг этому противоречило: теплое море, ласковое солнце, — в северных широтах такого попросту не может быть! Как будто кто-то сделал аппликацию, аккуратно пришив город к совсем другому пейзажу.

— Мама, смотри! — потянула меня за рукав малышка, указывая куда-то в сторону.

Я послушно взглянула туда, присмотрелась… и похолодела. У самых деревьев громоздились драконьи скелеты: большой как бы обнимал маленький, в последний раз пытаясь защитить, сберечь, спасти. Наверное, мама до последнего не хотела оставить малыша…

В глазах защипало, я повернулась к Фиалке. Она потеребила локон у лица — рыжий, как мои собственные, — и серьезно указала пальчиком в другую сторону. Там беспорядочной кучей были свалены кости, слишком крупные для человеческих останков. Хель.

— Что… что… — шептали непослушные губы. — Почему?

— Эта сказка не настоящая! — серьезно объяснила моя дочь. И добавила не по-детски рассудительно, явно повторяя услышанное от меня: — На чужом горе своего счастья не построишь. Запомни, мамочка!

Серьёзное личико дочки вдруг стало таять, пейзаж подернулся туманом.

— Нет! — закричала я, прижимая ее к себе. Не хочу, боги, только не снова ее потерять!

«Мирра, Мирра, проснитесь!» — откуда-то вдруг донесся смутно знакомый голос. И там, далеко, кто-то хлестал меня по щекам, говорил что-то бессвязно, умолял…

Берег подернулся дымкой, посветлел, тая, как туман под солнцем…

— Нет! Нет! — кричала я, цепляясь за Фиалку, как за спасительный обломок доски в бушующем море…

И открыла глаза.

Надо мною склонились два встревоженных мужских лица. Впрочем, в глазах Ингольва тревога перемешалась с раздражением и нетерпением.

А вот Петтер выглядел всерьез обеспокоенным. Я вдруг заметила, как он осунулся, глаза покраснели…

— Зачем вы меня разбудили? — спросила горько.

Оказалось, что я возлежала прямо в сугробе, неподалеку — автомобиль с распахнутыми дверцами.

— Простите, госпожа Мирра, — растерялся ординарец, — мы просто испугались. Вы так кричали во сне…

— Хватит болтать, поехали, нам до вечера надо добраться до города, — буркнул Ингольв, отворачиваясь. И как будто не было никакой тревоги, только запах выдавал, что мне не померещилось.

Петтер молча помог мне встать, усадил рядом с собой, на переднее сиденье, укутал потеплее. Впрочем, муж не возражал, только хмурился.