подходит к одному из «сопровождающих» и спрашивает: «Вы – полковник?» Тот опешил: «Нет, подполковник». Потом они с Юрой звали этого подполковника «завотделом по нашим мозгам». Он действительно работал в КГБ и сильно закладывал, порой пил и с ними, чьими мозгами «заведовал», и даже жаловался им: «Да на вас, братцы, и доносить нечего. Вы все об искусстве да философии, никакой антисоветчины». Никакой антисоветчины и не было, хотя все всё понимали про существующую власть. И не из-за этого стукача: говорить об этом было скучно. Говорили о синтезе искусств, о Михаиле Бахтине. Но надзор оставался.

Я, признаюсь, старалась держаться подальше. Не столько из-за страха перед гэбухой, а больше из-за того, что все эти талантливые молодые ребята в те годы крепко пили.

Однажды привожу Карякина – я ведь всегда была за рулем, – и застаем такую картину: Эрнст сидит верхом на подполковнике (кажется, его звали Леня) и так спокойненько разговаривает с ним. У обоих разорваны рубахи. Подполковник что-то вякает, а Эрнст, не выпуская его из своих рук-клещей: «Молчи, гэбэшная б…»

Вдруг – скрип тормозов. Входит Женя Евтушенко. Несколько минут наблюдает сцену и исчезает. «Ну, струсил, конечно!» – первая моя мысль. Проходит минут двадцать. Снова скрип тормозов. Входит Женя с двумя белоснежными рубашками в руках. Бросает их на бронзового «Орфея», что стоит у двери, и уходит.

А вот еще эпизод. Май 1969 года. Наша с Юрой свадьба. Собственно, свадьбы никакой не было. Карякин после исключения из партии – «В черном списке», в полном загоне. Его друг Толя Куценков предоставил нам свою пустую однокомнатную квартиру в нашем же доме (только купил кооператив и успел поставить три стула). Там и собрались друзья. Водка и винегрет. Был Эрнст, были и Юрины друзья, «цекисты хреновы», как звал их Эмка Коржавин. Все крепко выпили, и вдруг один довольно высокого ранга цекистский чиновник спьяну сильно завелся в споре с Эрнстом и дал ему пощечину. Все замерли, ожидая, что тот его просто убьет, надо было знать силу его рук. Когда к нему однажды подослали молодчиков избить его (в разборке за получение заказа на скульптуру), он взял одного за руки и сломал их. А тут Эрнст расхохотался и неожиданно для всех сказал: «Дурак! Зачем же ты это сделал?» Ударивший побледнел, потом засопел и бросился на колени просить прощения.

Эрик был взрывной, порой бесшабашный и одновременно удивительно щедрый и нежный человек. В феврале 1969 года совершенно неожиданно умер мой отец. Эрнст сделал ему памятник, прекрасный. Его можно увидеть в стене Новодевичьего кладбища, сразу от входа налево[29]. Теперь этот барельеф внесен в реестр выдающихся памятников знаменитого некрополя. А тогда я только заикнулась, Эрик сказал: «Найди красную мраморную плиту и дай мне несколько хороших фотографий отца. Все сделаю». И сделал так, что теперь, на склоне лет, стоя перед этим скульптурным портретом, я поражаюсь, как сумел он в рельефе выразить не только расколотый мир наш, но и характер отца, упорный, несгибаемый и взрывной.

А на свадьбу нам в 1969 году Эрик подарил фантастическую гравюру, которая висит теперь в моем доме в Переделкино. В сердце, которое для Эрнста всегда было символом жизни, переплетены кровеносные сосуды. Приглядевшись, различаешь двух людей, чьи тела сплелись так, что нельзя отделить одного от другого. Повредишь какой-нибудь сосуд – убьешь обоих. Написал нам: «Дорогим Ире и Юре от всего сердца. Ваш Эрнст» и сказал: «Любите, ребята, друг друга, а главное – помогайте всю жизнь».

Кажется, в том же 1969 году Эрнст и Юра увлеченно работали над иллюстрациями к роману Достоевского «Преступление и наказание». У друга Юры Анатолия Кулькина, работавшего в издательстве «Наука», созрел дерзкий план. В серии «Литературные памятники» было подготовлено серьезное научное издание этого самого известного романа Достоевского. Его дополняли впервые публиковавшиеся записные книжки писателя, рукописные фрагменты, варианты отдельных глав и эпизодов романа. Подготовили его известные специалисты Л. Д. Опульская и Г. Ф. Коган. В редакционной коллегии – самые уважаемые ученые мужи: В. В. Виноградов, Ю. Г. Оксман, С. Д. Сказкин, Д. Д. Благой, Д. С. Лихачев… Настоящая броня для цензуры. Вот Кулькин и пригласил опального Неизвестного сделать иллюстрации для этого сугубо научного издания.

Эрик загорелся. Достоевский как художник был ему интересен прежде всего тем, что он, как понимал это Неизвестный, был «художником потока, а не отдельного шедевра». Конечно, позвал своего друга Карякина, тоже опального. Эрнст и Юра много говорили. Юра высказывал некоторые свои идеи, у Эрнста было немало своих соображений, но главная задача – как воплотить все эти идеи художественно. Ничего похожего на обычные иллюстрации к текстам. Неизвестный исследовал Достоевского не методом анализа, а методом параллельного творчества.

Гравюры Неизвестного вызвали яростное сопротивление идеологических надсмотрщиков из Комитета по печати. Издание было задержано, им занимался Отдел культуры ЦК КПСС. Но иллюстрации все-таки удалось отстоять, тем более что подписи к ним были напечатаны на смежных текстовых страницах, так что изъять их без разрушения набора не представлялось возможным. А пустить под нож такое дорогое, много лет готовившееся издание, с такими именами на титульном листе – на это не решились. Впрочем, теперь можно и признаться: у хитрого Кулькина на это и был расчет. Книга вышла в 1970 году тиражом 25 тысяч экземпляров, а теперь – библиографическая редкость. На стоящей у нас в Переделкино на «полке Неизвестного» книге надпись: «Любимому другу Юре Карякину с благодарностью за помощь и поддержку. 21.1.71. Э. Неизвестный».

В конце 1971 года, если память не подводит, раздался звонок от Эрнста: «Юра, зайди. Есть интересные новости». Оказалось, к нему приходили в мастерскую Сергей Хрущев и Серго Микоян. Немного помялись, посмотрели работы и потом не очень уверенно сын Хрущева попросил сделать отцу надгробный монумент. «А почему его должен делать я?» – спросил Эрнст. Сергей ответил: «Это завещание моего отца». Эрнст согласился.

Отношения у Эрнста с Хрущевым были непростые. Когда его в октябре 1964 года сняли, Таня Харламова, гражданская жена Эрика, сообщила ему об этом (она работала референтом президента Академии наук М. В. Келдыша). Неизвестный сразу позвонил помощнику снятого генсека Лебедеву. После стычки в Манеже тот несколько раз вызывал его в ЦК и вел беседы на тему его покаяния, советовал и даже требовал написать письмо, с тем чтобы опубликовать его в печати. Неизвестный никаких покаянных писем писать не хотел. Теперь, дозвонившись до Лебедева, Эрик сказал: «Владимир Семенович, передайте Никите Сергеевичу, что я его глубоко уважаю за разоблачение культа личности и за