— У него амнезия. — Вивиан понизила голос.

Чиновник насупился.

— В результате несчастного случая, — пояснила Вивиан. — По всей вероятности, во время войны.

— Держи, приятель. Я так думаю, это не повредит.

Вивиан приняла у носильщика рюмку бренди, заставила Нормана выпить.

— Если бы кто-нибудь из вас, господа, оказал такую любезность и вызвал такси… — Вивиан взяла Нормана за лацканы. — Прошу вас, — сказала она, — пойдем.

— Такси ждет, мисс.

Когда они миновали тот угол, где висел шарик, Норман оцепенел. Тетка с отвислой грудью ударила его зонтиком.

— Стыд и срам, — прошипела она.

— Кто взял шарик? — спросил Норман.

Какой-то бородач выкрикнул:

— Будь ты негром и будь ты в своей стране, тебя бы давно линчевали.

Чиновник явно растерялся.

— Наверное, следовало бы послать за врачом, — сказал он.

— Не надо, — сказала Вивиан. — Я о нем позабочусь.

— А что, если он опас…

— Ерунда, — сказала Вивиан.

— Если бы только мне объяснили, — начал Норман. — Неужели так трудно ответить на простой вопрос…

Но его уже подвели к выходу.

— Почему он талдычит о шарике?

Вивиан рассказала чиновнику, что знала.

— Мудрёно что-то.

— Скажите им, чтобы не пялились на меня, — попросил Норман.

— Мэрдок должен знать, — сказал чиновник. — Вчера вечером дежурил он. Оставьте ваш телефон, я расспрошу его и звякну вам. Мэрдок наверняка знает, как достали ш-а-р…

— Зря стараетесь, — сказала Вивиан. — Писать он умеет.

Чиновник усадил Нормана в такси.

Вивиан дала ему свой номер телефона.

— Благодарю вас, вы были очень добры, — сказала она.

— Я, наверное, учу ученого, но на всякий случай все же скажу вот что, — чиновник стеснительно улыбнулся, — уберите ножи-ножницы куда подальше.

Вивиан захлопнула дверцу такси. Закурила две сигареты, одну протянула Норману.

— Как бы меня не стошнило, — сказал он.

Она расстегнула воротник его рубашки. Норман отворил окно со своей стороны. Открыл рот, сделал глубокий вдох.

— Вам лучше?

Норман откинулся назад, закрыл глаза.

— Почему вам так важен этот шарик?

Он ничего не ответил. Но спустя две минуты открыл глаза.

— Темза, — сказал он.

— Да. — Она посмотрела в окно. — Точно.

— Я здесь бывал.

Вивиан глядела на свинцово-серую реку так, словно видела ее впервые.

— Однажды она замерзла зимой, — сказала Вивиан. — В елизаветинские времена.

— Что?

— Темза. Она замерзла.

— Вот как, — сказал он. — И когда?

— В елизаветинские времена. Я прочла про это в одной книжке.

X

— Что нового?

Салли сняла пальто, тяжело опустилась на кровать.

— Ходить в школу сейчас мука мученическая, — сказала она. — Меня не оставляет страх: вдруг я вернусь, а тебя нет.

Эрнст сидел у окна, латал рабочие брюки.

— Может быть, нам все-таки следовало бы сообщить в полицию, — сказал он, не поднимая на нее глаз.

— Ни в коем случае.

— Салли, его нет уже три дня. Подумай, какой у нас шанс найти его?

— Он вернется. Ты за него не беспокойся.

— Может, все-таки лучше…

— Нет, — отрезала она. — О полиции не может быть и речи.

Эрнст задумчиво улыбнулся.

— После Zusammenbruch[137]— капитуляция, — сказал он. — Я торговал из-под полы в кафешках вокруг Байерише-плац, меня замели, и тогда английский чиновник по делам несовершеннолетних дал мне совет. Каждому, сказал он, следует завести какой-нибудь конек, иначе как пить дать попадешь в беду. Вот видишь, — он поднял повыше иголку с ниткой, — я последовал его совету. — Салли, похоже, его не слушала. — Ты этой ночью не спала.

— Как и ты.

— Я думал: по-видимому, было бы лучше, если бы я ушел в день нашего знакомства, когда ты хотела меня выгнать.

— Жалеешь, что не ушел?

— Если не из-за себя, — сказал он, — так из-за тебя и Нормана…

— А я так не думаю.

— Ты в этом уверена?

— Ну в чем можно быть вполне уверенным? Не исключено, что мы стали бы… впрочем, что толку говорить об этом. А ты не думаешь, что порой и я об этом жалею? Но послушай, Эрнст, мы встретились, мы… Словом, что есть, то есть.

— Норман — хороший человек.

— Жалеешь? Ты был счастлив со мной?

— Счастлив во второй раз в жизни, — сказал он.

— А в первый? — с опаской спросила Салли. Ни о какой другой девушке он никогда не упоминал.

— В Jungvolk, — сказал он.

— В гитлерюгенде?

— Каждую среду на вечерних сборах мы пели берущие за душу песни.

Вокруг ночных костров на берегу Нуте[138], рассказывал Эрнст, нас знакомили с легендами, нравами, обычаями древних германцев, объясняли, чем низшие расы отличаются от нас. Там же ему вручили кинжал с надписью «Кровь и честь».

— Какой ужас! — вырвалось у Салли.

— Прости.

— Если бы ты не познакомился со мной, — сказала она, — ты никогда не встретился бы с Норманом. И давно бы уже жил-поживал в Америке со своей богатой толстухой.

— Теперь это уже невозможно.

— Вот как, и почему? — Она с нетерпением ждала ответа.

— Да потому что ты вроде как меня… — Он отвернулся. — Никак не подберу слово.

— Ты хочешь сказать, что теперь ты не свободен.

— Нет, нет. Я свободен, свободен впервые в жизни. — Эрнст сел рядом с ней, погладил ее по голове. — Наверное, ты права. Наверное, нам надо бежать.

— Милый, давай убежим. Убежим, прошу тебя. Нас никогда не найдут.

— Что, по-твоему, предпримет Норман? — спросил он.

— Ты боишься?

Он промолчал.

— Норман не имеет права судить тебя. — Салли привлекла его к себе. — Эрнст, у тебя есть долг и передо мной. Прошу тебя, уедем.

— Хочешь сидеть между двух стульев — не получится.