— Фу-ты, ну-ты, вот так-так!

— Да что это с тобой?

— Я хочу усыновить ребенка, — сказал Чарли.

— А мы можем себе это позволить?

— Если мы можем позволить себе Аризону, значит, можем позволить и ребенка.

— А по-моему, мы не можем позволить себе ни того, ни другого. Что тебя точит?

— Годы, — сказал Чарли. — Хочу сына.

— Пусть даже приемного?

— Во-во.

— Чарли… Чарли, я…

— Чарли, Чарли, кто тут зовет Чарли? ЭЙ, ЧАРЛИ!

— Господи.

— А сейчас — проверенный хук Джои Уоллес.

— Чарли, в чем дело?

— Помнишь наш первый вечер в этой квартире? Ты тогда сожгла письмо. Что в нем было?

— Я тебе сказала.

— Да, да, но сегодня скажи правду — я так хочу.

— В самом деле? — Голос Джои скукожился, как обгоревший лист. — Ты уверен?

— Так сказал твой муж. Твой муж так сказал.

— Тогда, в Нью-Йорке, я хотела убежать с Норманом. И любовные письма писала ему я.

Чарли стиснул кулак, впился в него зубами. Глаза его повлажнели. Он закашлялся.

— Ты хотел знать правду. Ты так сказал.

Он ответил не сразу:

— Я знаю, что я сказал.

— Я была увлечена Норманом, — выдавила из себя Джои. — Глупо, сама понимаю, но это же давно быльем поросло.

— Давным-давно, — запел Чарли, — в краю далеком…[129]Но ты ему была не нужна?

— Я ему была не нужна, — сказала она.

Чарли вскочил, забегал по комнате.

— Ну и жизнь. — Он читал и перечитывал приглашение. — Чарли, — бормотал он, — Чарли Лоусон, тебя ждет успех. Тебя берут в компанию. — Он изорвал приглашение. — В каком грязном мире мы живем, — прошептал он, — грязном и гнусном.

— Ты меня бросишь?

— Не счесть сколько месяцев я спал и видел, как бы получить от них приглашение, — сказал он, — а теперь… — У Чарли было ощущение, точно сердце его сгорело, скрючилось и угасло, как спичка, — а теперь… — он запнулся, — «Час пришел, пора..»[130].

— Если ты меня бросишь, я пойму. И не стану тебя винить.

Чарли грустно посмотрел на нее.

— Бедняжка. Норману ты была не нужна. Вот и я никому не нужен.

— Мы могли бы начать сначала, — сказала Джои.

— Такую реплику следовало подать мне. А тебе следовало посмотреть долгим взглядом мне в глаза, после чего мы должны были рука об руку пойти навстречу горящему всеми красками «Техниколора» закату. — Он рассмеялся. — Но мне сорок, я толстый, и вдобавок, детка, у меня есть для тебя новость: по тебе никто больше не томится по ночам.

— Чарли, я серьезно. Мы могли бы начать сначала.

— Из этого, как правило, ничего не получается.

— Нас многое объединяет. — Голос ее звучал безучастно.

— Несчастья, неудачи, вранье. Ничего не говори. Я сам все знаю. — Чарли стиснул руки. — В каком грязном мире мы живем, — сказал он. — Грязном и гнусном.

— А помнишь, — сказала она, — как ты пришел ко мне в больницу с гранками своего рассказа? Ты тогда был такой робкий.

— Никогда не забуду того доктора, того надутого молодца, — сказал Чарли. — И ты тогда была такая… И когда я был на войне, ты писала мне каждый день!

— Когда-то у нас получалось. Разве нет?

— Да. Но больше не получится.

Джои обхватила его, уткнулась головой ему в грудь.

— Ну пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не бросай меня. Я этого не перенесу.

— Не перенесешь… Но я всегда считал, что ты только этого и ждала. Чтобы я тебя бросил, вот чего.

Джои замотала головой.

— Я всегда думал, что ты мной тяготишься — таким смешным, толстым, незадачливым.

— Нет, Чарли. Нет, нет.

— Но…

— Я люблю тебя, Чарли. И всегда любила.

— Ты меня любишь, — сказал он. — Быть того не может.

— Какие мы ранимые, — сказала она, — какие мы с тобой ранимые.

— Что касается Нормана, — сказал он. — В тот вечер, я вот про что. Я…

— Не надо. Давай не будем об этом.

— Нет, — сказал он. — Я знаю, у тебя с ним ничего не было, но… я так ненавидел его тогда. Тебя и его. Из-за сценария, сама понимаешь. Я всегда чувствовал, насколько он выше меня. Норман, он такой крупный, благородный, бескомпромиссный. А переспи он с тобой… Знала бы ты только, до чего мне хотелось, чтобы он споткнулся. Почему это Норман никогда не поступает дурно, пошло или низко? Холодный, равнодушный поганец — вот он кто. Все ему нипочем… Знаешь, я порой задаюсь вопросом: есть ли в нем хоть что-то человеческое?

Чарли привлек Джои к себе, гладил по голове.

— Ты меня любишь, — сказал он. — Вот уж никогда бы не подумал.

— Мы могли бы попробовать, — сказала она. — Почему бы нам не попробовать?

Джои прильнула к нему, и ей виделся не толстяк в летах, а тот сокровенный человек, которого другие не знали или успели забыть. Молодой, полный надежд, он мечтал стать хорошим писателем. А кто Чарли Лоусон теперь? Им гнушаются, его сшибают с ног, обманывают, разносят в пух и прах, употребляют так и сяк, и теперь только она еще помнит того сокровенного человека, которым ему не суждено было стать. Чарли, думала она, Чарли, Чарли. Они опустились на кровать и чуть ли не благоговейно помогли друг другу раздеться. И, глядя на ее жесткое, твердое лицо, он испытывал нежность, нежность владельца.

— Помоги мне, — попросил он. — Помоги мне жить.

VII

Норман познакомился с ними в чьей-то квартире в Сохо. Жирненького, с розовыми щечками звали Морли Скотт-Харди. Он был в белой рубашке с монограммой, малиновом вельветовом пиджаке, серых фланелевых брюках и коричневых замшевых туфлях. Его бледные пухлые телеса пупырились, и оттого, хоть он был не такой уж толстый, создавалось впечатление, что он, того и гляди, лопнет не там, так тут. Волосы у него были жидкие, ротик круглый, слюнявый, глазки робкие, с поволокой. Он поигрывал тростью с золотым набалдашником. Но ум за этим дурацким фасадом таился нешуточный, острый. Его молодого приятеля звали Пип. Красивый брюнетистый юнец вроде бы иллюстрировал детские книги.