Нат слушал и чувствовал, как душой его овладевает тревога. Но все же решил дать доктору еще одну минуту.

— Как ты будешь добывать наркотики, Нат? Они не дешевы, а долго удерживаться на какой угодно работе ты не сможешь. Как же ты собираешься добывать их?

— Они есть у вас, доктор Вайнер, — ответил Нат и замер, ожидая ответа.

— Нет, Нат. Даже не думай. От этой мысли ты можешь отказаться, не сходя с места.

Нат поколебался, но совсем недолго. Осталось только одно. Он метнулся вперед, сорвал со стола бутылочку, быстро отскочил, наполовину ожидая, что доктор набросится на него, но тот не набросился, и Нат торжествующе поднял перед собой свою добычу и расхохотался. Доктор наблюдал за всем этим с холодным удивлением.

— Ты оскорбил меня, — негромко и неторопливо произнес он. — Впрочем, этого мне, пожалуй, и следовало ожидать.

Нат хохотнул ликуя. Он перекатывал бутылочку между ладонями. Голова его начинала кружиться, и он сжал добычу покрепче, словно желая убедиться, что она действительно у него в руках. И засмеялся снова.

— Если ты будешь валять с этим снадобьем дурака, долго смеяться тебе не придется, — сухо сообщил доктор Вайнер. — Это всего лишь снотворное, однако большая его доза просто убьет тебя.

Нат замер, а затем его затрясло от гнева.

— Так вы мне его вкололи?

— Собирался, — ответил, поморщившись, доктор Вайнер, — но передумал. Решил, что лучше будет поговорить с тобой.

С мгновение Нат смотрел на него, тяжело дыша, затем одним мощным, звериным рывком обогнул стол, склонился над доктором, вперив в него свирепый взгляд, и яростно крикнул:

— Где оно? Проклятие, где?

— Ты сумасшедший, Нат! — заявил доктор Вайнер, гневно повысив голос почти до крика. — Слышишь? Сумасшедший, как все они!

Нат схватил доктора за грудки, поднял из кресла, и мгновенно весь кабинет завертелся и поплыл перед его глазами, он словно попал в западню — гротескный, демонический туман, которым он не мог управлять и которого не мог понять, окружил его, посверкивая, со всех сторон. Собственные крики долетали до Ната откуда-то из угла, он тряс доктора Вайнера — вверх-вниз, вверх-вниз, снова и снова, — и смешная белая голова подпрыгивала перед его глазами словно попавший в аппарат для жарки поп-корна пинг-понговый мячик. Кулак доктора слабо ударял Ната в грудь, потом ладонь старика раскрылась, и Нат увидел в ней маленький пузырек, и сцапал его, и сунул в карман. Однако трясти доктора не перестал, белая голова снова замоталась перед ним, он завывал в правое ухо старика: «Еще! Еще!» — с силой, наверняка причинявшей доктору боль, и вдруг что-то взорвалось в груди Ната, наполнив ее теплым, золотистым сиянием, изумительным, трепещущим восторгом, который прокатился, точно некая гибкая теплая змея, пропитывая собою мышцы и кости, по всему его телу вниз, к ногам, к самым кончикам пальцев, оставив Ната онемевшим и счастливым, лишившимся и сил, и тревог.

Сонно улыбаясь, он отпустил доктора Вайнера, отвернулся от него, окинул взглядом комнату, которая, показалось Нату, дремала под мерцающим покровом мира и покоя. Способность ясно видеть вернулась к нему, но он простоял несколько секунд, глядя на дверь, и только по истечении их понял, на что глядит. Ему потребовалось время, чтобы добраться до нее. Он слышал, как кого-то рвет за его спиной, потом раздался придушенный, с трудом произносивший слова голос:

— …полицию. Если… ты придешь еще… я вызову… полицию.

Нат захихикал, радуясь оттягивавшей его карман вожделенной добыче.

Когда он пересекал приемную, толстая женщина что-то произнесла, и Нат, воспитанно обернувшись на ее голос, ответил ей каким-то комплиментом (или ему так показалось, наверняка сказать он не смог бы). Теперь можно было пойти домой и завалиться в постель. У него был полученный от доктора Вайнера пузырек, он покажет этот пузырек матери, скажет, что доктор Вайнер велел ему лечь, а ее просил сына не беспокоить. Так он сможет валяться в своей комнате, и мать к нему лезть не станет.

Снаружи стоял такой же, как в кабинете, приглушенный покой — ни дать ни взять один из тех упоительных июньских дней его детства, в которые отец вывозил всю их семью в парк «Пэлисейдс», чтобы она провела день за городом, или морозное ясное утро, когда он просыпался и видел за окном улицу — чистую, спокойную, белую. Солнце согревало лицо Ната. Нет, скорее все-таки солнечный день за городом. Нат шел по авеню и с тихой радостью думал о том, что солнце не сядет никогда.

Они неторопливо шли по парку, и наконец дорожка сделала поворот, открыв перед ними спуск к озеру.

— Прости, что я такая сегодня, — сказала она и виновато улыбнулась.

Энди тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Несколько минут спустя они оказались у озера и пошли вдоль него, следуя извивам берега. Парк купался в волшебстве теплого осеннего дня, приглушавшем звуки, замедлявшем любое движение, отчего все вокруг выглядело далеким и нереальным. Небо светилось ясной синевой, солнце сияло, но было немного зябко, и Энди понимал, что к вечеру похолодает. Эстер остановилась, отломила от росшего при дорожке куста длинную ветку и, когда они пошли дальше, принялась неспешно постукивать ею по стволам деревьев, кустам и стоявшим вдоль дорожки скамьям.

Энди вглядывался в ее маленькое круглое лицо, повернутое к озеру, по которому медленно перемещалась нелепая флотилия гребных лодок. Эстер осталась совершенно такой, какой была. Одетая как Бог на душу положит, она привлекала мужчин именно своей небрежностью — маленькая обаятельная женщина с бледным от недостатка сна и дурной пищи, которую она поглощала в ночных кафетериях, лицом. Она была красива, хотя и миниатюрна: чистые светлые волосы, на удивление полная для столь маленького тела грудь, непринужденная поступь и непосредственность манер, — все это таило в себе что-то неизъяснимо прекрасное. Прошло всего три месяца, а ему уже страшно хотелось вернуть ее.

За изгибом тропинки показались велосипедисты. Эстер и Энди на шаг отступили к озеру, подождали, пока шорох покрышек пронесется за их спинами и затеряется в шелесте палой листвы.

— У тебя вид человека, который что-то задумал, — сказала Эстер, пока они пересекали, направляясь к парку, Коламбас-Серкл.

Энди объяснил ей, что именно, и она приняла новость без удивления. Последовало долгое молчание, а когда Эстер наконец открыла рот, то заговорила о музыке Дебюсси. Энди с таким нетерпением ждал ее ответа, что не сразу понял, о чем она говорит, а поняв, едва не расхохотался, потому что Эстер осталась такой же, какой была, и потому что поверил — все будет хорошо.

— Значит, ты возвращаешься на работу? — спросила она теперь.

Он кивнул.

— На ту же?

— Да, — ответил он. — На ту же.