Да ну его…

— Так, — кивнул Олег. — У себя дома чай с крысами я точно не пью. Но мне все-таки интересно, кому-нибудь когда-нибудь приходила в голову идея попробовать вести переговоры с крысами? Я имею в виду — не на собственной кухне, за чашкой чаю, а, например, на заседании Штаба? Кто-нибудь всерьез рассматривал такую возможность?

— Не считай других дурней себя, — обиженно пробасил Вась-Палыч. — Мы про это еще в прошлом году думали.

— Только думали? — поинтересовалась Светлана.

— А ты чего хотела? — развел руками Кравченко. — Я к тому моменту к руководству отношения уже не имел, но кое о чем слышал. Понимаете, ребята, на самом деле такие контакты осуществить очень трудно. Мы до сих пор ничего — подчеркиваю: ни-че-го — не знаем о том, как устроен крысиный социум. Логично предположить, что у них есть какой-то уровень организации. В конце концов, вы все в курсе: в бою они прекрасно взаимодействуют друг с другом. Но мы даже не можем ничего сказать о том, говорят ли они на нашем языке.

— Точно, — вклинился наконец в разговор Доцент. — Зато стопроцентно известно, что никто из нас не говорит по-крысиному. Если это вообще возможно.

— Ну вот, — подытожил Вась-Палыч. — Вам бы, молодежи, только показать нам, старым, что мы ничего не можем и ни о чем не думаем. А мы очень даже думаем. Только делать не всегда получается. И не потому, что мы такие уж ретрограды и консерваторы. А просто потому что жизнь такая.

— Я — не молодежь, — парировал Олег.

— Ну да, — покивал головой Кравченко. — Только хорошие умирают молодыми, и все такое.

— Вот так всегда, — сказал Музыкант. — Жизнь такая! Великолепная отговорка на все случаи жизни. Что-то пошло не так, как планировалось, — да это жизнь такая. Ведешь себя, как свинья, — а это вовсе не я виноват, это такая жизнь. Она меня заставляет. Вынуждает. Руки выкручивает. Прямо ничего я, болезный, не могу с этой проклятой жизнью поделать! Чуть что — лапки задираю и перед ней капитулирую. А изменять жизнь не пробовали?

— И говоришь еще, что не молодежь, — подала голос молчавшая до того Бой-баба. — Да мы, если ты заметил, только этим и занимаемся. Жизнь изменяем. Была война банд — не стало войны банд. Были крысы, беспрепятственно шаставшие по всему городу, — теперь нет этого, а есть более-менее устойчивая линия фронта. Были голод и холод — теперь есть установленные пайки, электричество, кое-где — центральное отопление. Сам-то в каком доме живешь? Со светом и теплом. Мы ее налаживаем. Ну, жизнь то есть. Меняем, как умеем. А то, что быстрее не выходит, — так, может, не стоит быстрее? Чтобы по мелочам не разменяться, чтобы иметь возможность сосредоточиться на том, что особенно важно именно сегодня.

— Угу, — кивнул Атаман. — Зинаида все верно сказала. Я вот слушаю вас, слушаю и, если честно, все больше думаю: правильно, что Штаб — это мы. Потому что если бы Штабом был кто-то из вас, крысы нас всех давно бы уже прищучили. Извините уж за откровенность. Война — это такое дело, что ее нужно вести до конца. Когда победим, тогда и будем разбираться, кто прав, кто не прав и как надо было на самом деле поступать. Потому что, пока война идет, нет у нас времени другими вопросами заниматься, и даже если мы где-то и ошибаемся, это тем искупается, что в десятке других случаев мы принимаем абсолютно верные решения.

Доцент, не сказав ни слова, улыбнулся.

Как-то само собой вышло, что озвучила проблему Светлана, а отдуваться пришлось в основном Музыканту. Ну ладно, попробуем, сказал он сам себе мысленно. Все-таки пока дело не дошло до того, что собравшиеся здесь стоят напротив крыс со взятым на изготовку оружием, можно и почесать языки. Хуже от этого точно не будет.

— Хорошо, — упрямо сказал Олег. — Даже отлично. Вы думали о переговорах, но раньше. У вас были другие проблемы. Крысы наступали, «серая зона» росла, «наш город» сокращался. Но теперь-то? Сейчас, кажется, положение стабилизировалось. Зинаида сама об этом только что сказала. У нас есть оружие. Боеприпасы. Еда. Организация. Мы не рвем друг другу глотки в войне банд, чему крысы, положа руку на сердце, были бы очень рады. Что теперь мешает нам задуматься о контакте?

— И как ты предлагаешь это осуществить? — насмешливо спросил Доцент, поправив указательным пальцем сползшие с переносицы очки. — Выйти с белым флагом? Отловить крысу и сунуть ей под нос верительные грамоты? С кем ты будешь разговаривать? И где гарантии, что те, с кем ты станешь общаться, действительно облечены властью? Если у них вообще есть представление о власти.

— Вообще-то, — добавил Кравченко, — Сверзин, пусть земля ему пухом будет, об этом говорил как-то. Он предупреждал, чтобы мы не ошиблись, перенося на крыс либо наши представления о самих себе, либо те знания, которые у нас сохранились об обычных крысах. Не мутировавших.

— Правильно, — поддержал его Вась-Палыч, — Федорыч умный был мужик, хотя порой ту еще пургу гнал. Вдруг у них до сих пор такие же банды, как у нас раньше были? Мы с одним крысюком договоримся, а на следующий день его свои же загрызут — и дальше что?

— В общем, — продолжил Кравченко, — пока у нас нет гарантий, что их представления не то что о дипломатии — об обычном общении — хотя бы немного совпадают с нашими, даже думать всерьез о каких-либо контактах с крысами не стоит.

— Именно, — согласно кивнул Доцент. — По-моему, это полностью совпадает с мнением Штаба.

Пора, застучало у Музыканта в висках. Пора, скажи им. Встань и скажи. О том, как ты не просто встретил крысу, умеющую играть на флейте и завораживать своей музыкой людей. Расскажи им еще и о том, что ты общался с этой крысой. Что человек и крыса могут понять друг друга. Расскажи и о том, что Сверзин, которого знали многие из собравшихся у Кравченко, которого многие уважали, на слова которого здесь уже ссылались, тоже был с ней знаком. По крайней мере, сам Флейтист это утверждает.

Точно-точно, ответил Олег сам себе. После чего есть два варианта событий. Один — мягкий. Меня признают свихнувшимся, отбирают постоянный допуск за линию постов, лишают оружия и вообще запирают куда-нибудь от греха подальше. Под мягким, но неусыпным надзором. Если повезет, Иришке разрешат жить со мной. Второй вариант — назовем его жестким — гораздо хуже. Меня посчитают предателем. И тогда заключение будет еще легким наказанием. Могут и расстрелять на всякий случай. Для острастки прочих. Тех, кому придет в голову, что линия, которую проводит в жизнь Штаб при всей ее успешности и результативности может быть неидеальной.

Если мне уже не поверили тогда, когда я пришел в Штаб и рассказал о крысе с флейтой, почему должны поверить сейчас?

В итоге снайпер не сказал ничего.

Пока он размышлял, разговор перешел на другую тему. Денис оседлал своего излюбленного конька и рубил наотмашь: новая стратегия, рациональное планирование, смена приоритетов с решения текущих и вовсе сиюминутных проблем на долгосрочное развитие, больше доверять молодежи…

Его слушали, кивали головами, внимательно впитывали каждое слово. До тех пор, пока Кравченко не вклинился в паузу, когда Денис остановился передохнуть.