— Значит, — бесстрастно сказал крыс, — в этом вы после Катастрофы не изменились. И мы тоже.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы не знаем, что такое любовь. Мы спариваемся, когда наступает время. Не более того. Бог… ну тот, про которого я говорил чисто гипотетически, научил нас стрелять из автоматов, но так и не научил нас любить.

— Я пойду, наверное, — сказал Олег.

Его начал тяготить этот разговор. Конечно, можно долго чесать языком и находить в этом интерес. Но если слово не может стать делом, то грош такому слову цена. И сейчас снайпер совершенно не представлял, чем в будущем может обернуться этот разговор. Пора ставить точку.

— Я тебя чем-то обидел? — обеспокоенно спросил Флейтист.

— Нет. Но я еще хочу поспать сегодня.

Снайпер понял, что зря пришел на встречу с говорящей тварью без продуманного заранее списка вопросов. Но он — человек действия, думать — не его стихия. Наверное, Сверзин, встречаясь с Флейтистом, спрашивал гораздо больше и мог делать выводы не только из ответов, но даже из их отсутствия. Но одно дело — Лев Федорович, другое — глухой снайпер по прозвищу Музыкант. Он сейчас даже не знает, о чем говорить и, самое главное, какая польза может быть от этого разговора.

— Понятно… Ну что ж. Спасибо, что поверил и пришел. Мы еще увидимся?

— Не знаю, — честно ответил Музыкант. — Правда. Не знаю. Если ты говоришь, что мы с тобой связаны, то, наверное, судьба или бог твой крысиный должны нас свести вновь. Вот и проверим.

— Проверим, — эхом откликнулся говорящий крыс.

На следующее утро к Олегу с Иришкой заглянул на минутку проходивший мимо Кравченко. От предложения зайти и попить чаю с испеченным вчера вечером Иришкой вкуснющим печеньем Данил Сергеевич вежливо, но твердо отказался, сославшись на то, что спешит.

— Я, собственно, вот за чем, — объяснил он цель своего визита. — Олег, сегодня в шесть у меня будет неформальное такое собраньице. Кое-кто из Штаба: Доцент, Вась-Палыч, естественно, и кто-нибудь еще. Соберется еще несколько человек. Из тех, кто постов не занимает и официальных обязанностей не имеет, но… Так скажем, обладают эти люди некоторым влиянием.

— Вроде тебя?

— Вроде меня, — кивнул Кравченко. — Точно. Приходи, Олег. Ирку твою, — он, будто извиняясь, кивнул девушке, — не зову. А вот ты приходи. Не все тебе будут рады, ну да это их проблема.

— Какая-то политика, — объяснил Музыкант Иришке, после того как гость ушел, боясь, что девушка обидится из-за того, что ее не приглашают.

Однако она отнеслась к этому совершенно спокойно.

— Не имею никакого влияния? Честно говоря, и не хочу. Другие есть, пусть они и влияют. Не всем же быть вождями.

— Так и я не вождь.

— Да? — Иришка испытующе посмотрела на Музыканта. — Может быть, и нет. А может быть, и да. Ты ведь не пробовал?

— И не собираюсь. Но на собрание схожу. Интересно. Глядишь, вставлю словечко-другое, хоть Вась-Палыча позлю. Нравится мне его дразнить.

— Смотри, додразнишься, — вздохнула Иришка.

— Я осторожно. Думаю, и Денис там будет.

— Ну, без этого точно не обойдется.

— Ты чего? Он тебе не нравится?

— Сама не знаю. Какой-то он чересчур целеустремленный. Я еще с докатастрофных времен недолюбливаю всяких молодежных лидеров. У них всегда все по полочкам разложено, все просто и понятно. А в жизни, Олег, все сложно и запутанно, потому что иначе неинтересно. По крайней мере, мне. Не люблю я, Олежка, когда такие вот уверенные в себе мальчики делят мир на понятные кусочки и раскладывают по полочкам. Люблю сама думать, а такие, как Денис, хотят решить все за других.

— Так любой ученый или философ, — задумчиво сказал Музыкант, — стремится разложить мир на кусочки и по полочкам. Чтобы было ясно и понятно. Почему, скажем, Ньютон или Кант — хорошие, а Денис — плохой?

— Да не плохой он! — сердито откликнулась девушка. — Ты, смотрю, и сам как-то все упрощенно понимаешь. Только Кант с Ньютоном — у них, во-первых, все доказуемо, а не с потолка взято. А во-вторых, они не бегают за каждым встречным и поперечным и не говорят: делай, как я. Они, Олег, структурировали информацию и предлагали ее любому желающему для того, чтобы каждый мог подумать сам. А у Дениса — готовые рецепты. Нужно делать так, вот так и только вот так. А если эдак — это не по понятиям. Имей в виду, Олежка: с этим парнем нужно ухо востро держать. Смотри, — она рассмеялась, — с ним даже ни одна женщина жить не хочет.

Музыкант вспомнил свой давешний визит к Денису в тот день, когда они познакомились. Как раз через несколько часов после того, как он впервые встретил говорящую крысу, играющую на флейте музыку, которая лишала людей воли. Точно, тогда еще Олег обратил внимание, что у Дениса в доме не чувствуется женской руки.

— Ты же не намекаешь, что он голубой? — прямо спросил он.

— Да брось ты! Конечно нет. — Иришка звонко рассмеялась. — Просто женщины инстинктивно чувствуют таких типов. До Катастрофы, в устоявшемся и более-менее стабильном мире они ценились, потому что их рецепты давали хорошую такую отдачу. А сейчас другое ценится. Умение меняться. Приспосабливаться. Находить новые выходы. Такие, как Денис, этого не умеют — они прут напролом и однажды напарываются на что-нибудь неприятное. Вот мы это и чуем и не хотим к нему в спутницы жизни. А вообще, Олежка, не слушай ты меня. Я же женщина! Курица — не птица, и все прочее! Я тебе сейчас такого наговорю, такой лапши на уши навешаю — вовек не раскрутишь.

Вечером Музыкант, разумеется, отправился к Кравченко. Посмотреть на политику. Как-то раз, споря с Денисом, он понял, что представления не имеет, какие драки происходят сегодня под ковром, кто в какую сторону тянет одеяло и как вообще это одеяло выглядит. В мире снайпера все было просто: прицелился и выстрелил. Попал или не попал. Убил ты — или убили тебя. Ладно, вздохнул он, посмотрим, как бывает по-другому.

Когда он пришел, большинство уже было в сборе. В квартире было накурено, сизые табачные облака колыхались под потолком. Музыкант поморщился. Он не курил и не понимал, почему курильщики считают своим неотъемлемым правом прованивать любое помещение, в котором они собираются.

Даже по тому, кто где устроился, можно было получить хотя бы приблизительное представление о том, кто как к кому относится. Штабисты оккупировали диван: высокий, подтянутый Доцент в привычных золоченых очочках, похожий на щеголеватого штабс-капитана из старых фильмов про Гражданскую войну; усатый Вась-Палыч, смахивавший на внешне простенького, а на деле — вполне себе на уме, хитроватого и прижимистого колхозного директора; широкоплечая, с невыразительным плоским лицом Бой-баба; немногословный Атаман, который до Катастрофы вступил в какое-то казачье войско и до сих пор по праздникам щеголял иногда в синих штанах с лампасами.