Это какая-то игра-гадалка. Элиот показал ее медсестре. Та была молоденькая. Она улыбнулась. Водя указательным пальцем по буквам, принялась объяснять, как они расшифровываются.

– Усадьба, – палец остановился на букве У, – квартира, лачуга, дом.

– А это что? – спросил он, показывая на галочки.

– Это… – Она взяла листок в руки, чтобы получше разглядеть. – Странно, – мечтательно протянула она. – Я почти помню, зачем они. Почти помню.

Он познакомился с Айви, когда снова переехал в Айдахо, они повстречались на замерзшем озере через пару дней после Рождества, ему тогда было двадцать четыре, а ей – двадцать два. Стояло раннее утро, и она каталась на коньках вокруг кучки рыбаков, сидевших на контейнерах для снастей возле темных лунок в белом льду и старательно ее игнорировавших. Элиот заприметил ее издалека. Он шел по дорожке, протоптанной вдоль берега. На ней были белые коньки, черные рейтузы и видавшая виды бежевая куртка. Через плечо перекинута длинная темная коса.

В тот день ногу он надел.

Она каталась по краю озера, кого-то высматривая. Затем помахала ему, и он тоже ей помахал. Она подъехала поближе. Он осторожно подобрался к самой кромке льда.

– Ты друг Марка? – спросила она.

– Нет.

– Ты не на рыбалку пришел?

– Я просто гуляю.

– Ты вообще не знаешь, кто я?

– Нет, – рассмеялся он. – А кто ты?

– Айви, – рассеянно сказала она, оглядываясь через плечо. Он заметил, что у нее вся куртка дырявая, с пятнышками белой подкладки там, где протерлась ткань. – Я жду знакомых. Они, наверное, отсыпаются.

Им больше нечего было друг другу сказать. Она со вздохом отвернулась. Чтобы задержать ее, он выпалил:

– У меня в кармане тридцать долларов. Хочешь пари?

Она удивилась:

– Какое пари?

Он показал на свободную лунку:

– Если продержишь правую ногу в воде дольше, чем я, деньги твои.

Она рассмеялась.

– Почему правую?

– Потому что.

– А если я проиграю? Что получишь ты?

Он пожал плечами:

– Я не получу ничего.

За год, истекший с тех пор, как он бросил Айви, у него было много женщин: поэтесса, вокалистка музыкальной группы, продавщица из книжного магазина, парочка аспиранток – все чем-то похожие, объединенные холодной, научной красотой. Все смотрели на него с дремотной, почти обморочной усмешкой, сидя на его дряхлом клетчатом диване с книжкой или сигаретой, воплощенная ирония. Одна с блестящим гвоздиком в тонком изгибе ноздри. Одна с багровым пятном на ноге, расплескавшимся по коже под ремешками сандалии. Одна с голубой челкой набок, вечно моргающая из-за того, что челка без конца лезла в глаза. Одна – Джулия – со сколом на переднем зубе, по которому он только что пробежал языком, чтобы ее разбудить.

Они с Айви встречались шесть лет и расстались, когда ему было тридцать. Все это время она, похоже, не замечала, как трудно Элиоту за ней поспевать. Она почти всегда шла на несколько шагов впереди, разговаривая с ним через плечо, могла резко крутануться – посмотреть, какое у него выражение лица. Ему нравилось, что она ничего не замечает. Нравилось, что никак не возьмет в толк, отчего у нее к вечеру ломит шею. «Ты все время крутишь головой», – говорил он. Айви только смеялась. То и дело спотыкается, потерянная предводительница. Витает в облаках; на шаг впереди. Все это и почти все остальное – уродливая бежевая куртка, с которой она не расставалась даже летом, каштановый завиток, выбивавшийся из косы, – и раздражало, и радовало.

Когда ему исполнилось тридцать, они сняли половину небольшого таунхауса в городке Пост-Фолс недалеко от улицы, где он вырос. Разбирая вещи, Айви нашла банку с обломками досок, которые вытащили из его ноги.

– Можно потрогать? – спросила она.

– Тебе так хочется?

– А можно?

Он открыл банку, и она запустила туда руку. Двумя пальцами достала колышек около шести дюймов длиной и одного дюйма шириной, острый и занозистый, коричневато-зеленый.

– Он такого цвета из-за твоей крови? – спросила Айви.

– Наверное. Частично.

Она кивнула. И прямо у него на глазах припрятала то, что ей открыл обломок причала, в тайники своей души. А он точно ей что-то открыл – Элиот по лицу видел. Прямо у него на глазах она припрятала свое открытие, ничего не объяснив. И даже на миг сама его покинула, оставила в одиночестве.

Она частенько так делала. С самой первой их встречи. Тогда, на озере, вытащив покрасневшую ногу из проруби, она обмотала ее курткой и гордо, хвастливо сказала: «Теперь ты». Он опустил ногу в воду. Заметив, как штанина липнет к протезу, она подняла на него удивленный взгляд. В этом взгляде читалось особое, глубинное понимание, какого он прежде ни в ком не встречал.

С кровати, как с кромки льда, он завороженно смотрел на нее, ожидая, когда она вернется. Потом она вздохнула и положила колышек обратно в банку.

– Ты что, совсем не помнишь, как тебя высвобождали? – спросила она, закручивая крышку.

– Я даже не слышал шума бензопилы.

Он все это уже рассказывал, но Айви, похоже, считала, хоть и не говорила об этом вслух, что происшествие на причале окутано тайной и все его детали складываются в общую картину, разглядеть которую под силу ей одной, и то не всегда. Ей часто хотелось послушать историю снова, но на этот раз она ни о чем таком не просила.

Он все равно принялся рассказывать, прильнув к ней и водя большим пальцем по ее ладони.

– Когда я провалился, я сначала не понимал, сильно ли пострадала нога. В нее впивались острые обломки, но ее еще можно было спасти. Услышь меня кто, здесь бы сейчас были шрамы. – Свободной рукой он провел по воздуху в том месте, где должна была лежать нога. – Но дело шло к вечеру. А я застрял по самое бедро и мог только звать на помощь. Чем больше я старался приподняться на руках, тем сильнее гвозди и колья врезались в ногу. Они так плотно смыкались вокруг ноги, что внизу ничего не было видно, а потом, когда через щели в досках проступила вода, я увидел, что она окрашена кровью.

– Помню, – мягко произнесла Айви. – Кошмар какой.

По вежливой нерешительности в ее голосе он сообразил, что у нее сейчас нет настроения слушать историю. Надо было остановиться, но он почему-то не мог. Притворившись, будто не понял намека, он принялся – в очередной раз – описывать школу и как оттуда спуститься к бухте Фолс-Маут, где соорудили тот самый причал, и что между бухтой и основной частью озера был узкий пролив. Всю бухту, за исключением этого пролива, опоясывало плотное кольцо деревьев.

– Поэтому меня никто и не слышал, – сказал он. – Хотя я орал до хрипоты.

Он рассказал, как пытался сломать доски рукой. Как, выбившись из сил, попробовал откинуться назад, но острые края только глубже впились в плоть. Левая – неповрежденная – нога лежала полусогнутая, и ее начало сводить. Ему запомнилось, что судороги приносили куда больше мучений, чем раны, – видно, болтавшаяся в воде нога постепенно теряла чувствительность.