Мы нашли Клин бедным городом, полным детей, которые с ранних лет разделяют нищету своих отцов. В тот же день мы прибыли в Давыдково (Davidkova), небольшое владение графа [А.С. Строганова]. Ситуация здесь нам показалась вполне благоприятной: почва плодородна, водоемы красивы и изобилуют рыбой, жители довольны и любят своего хозяина. Появление графа стало для них праздником, старики плакали от умиления и представляли ему своих жен и сыновей. Пять или шесть юношей попросили разрешения жениться, и граф дал им свое согласие. Они свободны выбирать себе жен в своей деревне или в соседних, но в последнем случае будущий муж дает 20 р. отцу девушки. Эти 20 р. выплачивает хозяин будущего супруга, и с этого момента женщина становится одной из тех, что принадлежат ему.

Каждая деревня обязана поставлять мужчин в рекруты – одного из 50. Если же в этой деревне не находится такого числа юношей, две деревни объединяются, чтобы получить число 50, из которого определяют рекрута жребием. Из двух юношей, живущих в разных деревнях, один отправляется служить, а другой должен выплатить ему определенную сумму денег. Если та для него оказывается слишком велика, то он возмещает недостающее своим трудом, работая на родителей рекрута. Отец одного такого доброго юноши бросился в ноги графу, оплакивая отсутствие своего сына. Граф, чтобы его дражайшего сына выкупить и вернуть к отцу, немедленно заплатил необходимую сумму, доходящую до 70 р.

20-го мы прибыли в Москву, где проведем около десяти дней. Этот огромный город, где насчитывается до 1600 церквей и более 500 000 жителей, предлагает иностранцу немало достопримечательностей. Однако, несмотря на уже достаточно долгое пребывание здесь, я не видел еще ничего, кроме колокола, известного своей величиной. По нашей оценке, он весит 1200 пудов (396 000 французских фунтов). Длина окружности по его нижнему краю составляет 642 дюйма, взятая по горизонтали толщина нижней части стенки – 18 дюймов, что дает в наиболее широком месте диаметр в 240 дюймов, или 20 футов[481].

* * *

Мысль о том, что положение русских крестьян, встреченных в этом путешествии автором данного путевого дневника, предпочтительнее положения тех селян, которых он наблюдал во Франции, Ромм, как мы увидим далее, повторит и в послании Дюбрёлю. Хотя подобный тезис противоречит существующим в исторической литературе стереотипам (свидетельством чему служит отмеченная выше бурная реакция современного исследователя на слова Ромма), тем не менее ситуацию, думаю, не стоит излишне драматизировать. Речь ведь идет всего лишь о сугубо индивидуальном опыте, каковой, разумеется, не может служить основанием для далекоидущих обобщений, хотя и подтверждает лишний раз то, что историческая реальность богаче любых стереотипов.

О том грустном впечатлении, которое произвело на Ромма во время его вояжа по окрестностям Парижа положение французских крестьян, мы можем судить по одному из посланий, написанных им еще до отъезда в Россию. Правда, тогда ситуация усугублялась стоявшей засухой:

Во время небольшого путешествия во владения г-жи графини д’Арвиль в Ля Трусс и в Лизи-сюр-Урк, возле Мо, я мог убедиться, что все луга пересохли и второго сенокоса провести не удастся. Деревья потеряли листву раньше, чем созрели фрукты. Повсюду распространились болезни, тем более опасные в деревне, что помощи там ждать не от кого, кроме как от невежественных врачей, коих следует бояться больше, чем самых жестоких недугов. Повсюду, мой дорогой друг, и у стен Версаля, и за сто лье от него с крестьянами обращаются столь варварски, что это переворачивает всю душу чувствительному человеку. Можно даже сказать с полным на то основанием, что здесь их тиранят больше, чем в отдаленных провинциях. Считается, что присутствие сеньора должно способствовать уменьшению их бедствий, что, увидев их несчастья, эти господа должны постараться помочь с теми справиться. Таково мнение всех, у кого благородное сердце, но не придворных. Они ищут развлечения в охоте с таким пылом, что готовы пожертвовать для этого всем на свете. Все окрестности Парижа превращены в охотничьи заповедники, из-за чего несчастным [крестьянам] запрещается выпалывать на своих полях сорняки, которые душат их хлеб. Им разве что разрешено бодрствовать ночи напролет, выгоняя из своих виноградников разоряющих их оленей, но не дозволено ударить никого из этих оленей. Работник, согбенный в рабской покорности, часто понапрасну тратит свое время и умение, служа напудренным и вызолоченным идолам, которые безжалостно гонят его, если только он вздумает попросить плату за свой труд[482].

Однако после такой инвективы Ромм считает необходимым смягчить сказанное, подчеркивая, что его заключения отнюдь не носят абсолютного характера:

Впрочем, такая черствость присуща отнюдь не всем сеньорам. Я не раз был свидетелем того, как тепло встречали некоторых из моих знакомых, когда они приезжали к своим вассалам. Радость и удовольствие выражались множеством самых разных способов. Доброта и благодетельность являются столь простыми достоинствами, дарующими столь чистые и столь подлинные радости, что трудно понять, почему они так редки![483]

Судя по дневнику путешествия из Петербурга в Москву, похоже, что именно к таким добродетельным сеньорам Ромм относил и А.С. Строганова. Жизнь селян, которую риомец имел возможность наблюдать в принадлежавших графу деревнях, очевидно, и в самом деле в лучшую сторону отличалась от вышеописанной картины быта крестьян в окрестностях Парижа, что и побудило Ромма отдать предпочтение положению первых. У нас нет никаких оснований подозревать его здесь в неискренности, потому что когда через три года, во время путешествия к Белому морю, он столкнется с совершенно иной ситуацией, то напишет о ней в своем путевом дневнике с той же откровенностью, как это делал во Франции:

Один из нас пошел к крестьянину, который нанялся за 20 рублей в год на работу на рудниках. Его застали евшим хлеб из еловой коры и из соломы. Как могут жить на свои 20 рублей в год эти несчастные рабочие, которым запрещают заниматься земледелием, хотя для них уже нет работы на рудниках. Для них-то, стало быть, и существует самая сильная нужда. Звание «слуг ее величества» обрекает их на величайший голод! Крестьяне, не работающие на казну, платят в виде оброка на межевание и за рекрут от 6 до 7 рублей[484].

Вернемся, однако, к большой поездке по России, совершенной Роммом и его воспитанником в 1781 г.

Из Москвы путешественники проследовали к Нижнему Новгороду. Описание Роммом этой части дороги, если таковое, конечно, существовало, до наших дней не дошло. А вот заметки о поездке по Волге от Нижнего до Казани, совершенной в «начале августа 1781 г.», в архиве Ромма сохранились, и даже в двух экземплярах, причем оба написаны его рукой. Хотя тексты по содержанию близки друг другу, однако не идентичны. Похоже, переписывая первоначальный вариант, Ромм его отредактировал и существенно дополнил. Впрочем, содержание обеих копий в своей главной части еще менее систематизировано, чем записки о путешествии из Петербурга в Москву. В основном Ромм перечисляет населенные пункты по правому и левому берегам Волги, указывая расстояние между ними в верстах. Любопытно, что почти все географические наименования, так же как и некоторые другие слова и словосочетания, он пишет печатными буквами по-русски – наглядное свидетельство прогресса в изучении языка. Этот перечень населенных пунктов время от времени дополняется краткими замечаниями о геологических особенностях ландшафта и растительного мира той или иной местности. Фрагменты же, имеющие этнографическое или историческое значение, лаконичны и немногочисленны: