– Эй, полегче, – попытался успокоить его Таккан. – Адмирал, да что на тебя нашло?

Адмирал фыркнул и испуганно округлил глаза. Я попятилась. Что-то мне подсказывало, что он так реагировал на меня.

– Нужно было принести хурму, – Мэгари погладила коня по густой гриве и уткнулась в него лицом. – Ну-ну, хороший мальчик. Я все еще уговариваю своего старшего братца переименовать тебя на Лапшичку. Адмирал – слишком скучное и старомодное имя.

– Мэгари, он боевой жеребец, а не кролик.

– Боевые жеребцы тоже личности! Видишь, ему нравится.

– По-моему, ему просто нравишься ты.

– Тогда у него отличный вкус.

Рассмеявшись, Таккан погладил Адмирала, а Мэгари обхватила рукой дерево и покружилась, ловя на лету лепестки сливы. Затем, отломав одну веточку, вручила ее мне.

– Это тебе на память, Лина. До весны.

Я уткнулась носом в бутон и вдохнула сладкий аромат, после чего аккуратно положила веточку в карман.

– Порой мне хочется, чтобы Зимний фестиваль проходил здесь, а не в городе, – Мэгари вздохнула. – Только представь, как красиво светились бы фонарики на этих деревьях! Но, полагаю, у реки тоже будет довольно живописно. О, тебе понравится, Лина! Ты, конечно, отморозишь себе нос, но это самая прекрасная ночь в году. А еще на фестивале запускают фейерверки!

– Ты же вроде не любишь фейерверки, – подал голос ее брат.

– Так и есть. Они шумные, и их слишком любят все остальные. Но ради фестиваля я готова взглянуть в глаза своему страху. В отличие от тебя, Таккан. А ведь отвага – наш девиз!

– Это никак не связано с отвагой, – строго ответил Таккан. – Сколько бы ты ни просила, я не передумаю.

«Не передумаешь насчет чего?» – жестами показала я.

Прежде чем Таккан успел ее остановить, Мэгари театрально развернулась и запрыгнула на пень.

– Выслушай меня, подруга Лина! Мой брат, Таккан Бусиан из крепости Иро, сбежавший от бандитов и убийц, отважно сражавшийся за императора Ханрю… скромняга. С самого детства. У него не было друзей. И он залезал на деревья, чтобы спрятаться от толпы…

– Мэгари! Живо слезь! – Таккан смущенно провел рукой по волосам.

Я еле сдерживала смех, зародившийся в моем животе и щекотавший горло. Пришлось довольствоваться улыбкой – но самой широкой за долгое время.

– А еще он боится монстров. Восьмиглавых, с полосатой шкурой и белыми волосами… – Мэгари спрыгнула с пенька и коварно улыбнулась, в то время как щеки ее брата приобрели пунцовый оттенок. – Помнишь, как Хасэге сказал, что видел такого на крыше? Ты стоял на страже неделями, высматривая монстра, которого сам же выдумал для своей сказки!

– Это была жестокая шутка, – процедил Таккан с нарастающим раздражением. – И я не боюсь монстров.

– Однако ты боишься петь на фестивале.

«Наглости Мэгари не занимать», – подумала я, посмеиваясь про себя от ужаса на лице Таккана. Он явно мечтал, чтобы река смыла его куда-нибудь подальше.

«Ты поешь?»

– Поет ли он? – повторила Мэгари. – Жрицы говорили, что Таккан может созвать к себе всех жаворонков и ласточек звуком своего голоса. А я могу успокоить буйные ветра звуками своей лютни.

– По невероятному совпадению, эти же жрицы говорят, что с уст мамы сыплются бриллианты, когда она жертвует их храму золотые маканы, – сухо добавил Таккан, поворачиваясь ко мне. – Они очень преувеличивают, Лина.

Я покачала головой и полезла в карман за кистью и альбомом.

Хочу послушать. Никогда не встречала поющего военачальника.

Губы Таккана изогнулись в легкой улыбке.

– И скольких же военачальников тебе довелось повстречать, Лина?

Я подняла руки, показывая десятки. Сотни. Это правда, но, разумеется, Таккан принял все за шутку.

Ни один не пел. И ни один не был обязан мне жизнью.

Таккан застонал. Даже я понимала, что это удар ниже пояса. К счастью, в отличие от меня, он играл по-честному.

– Это Мэгари тебя подговорила, не так ли? – Таккан покосился на свою ясноокую сестру.

Девочка пожала плечами.

– Ты всегда говоришь, что историки игнорируют Иро. Кто-то же должен петь о всех наших сражениях, чтобы о них помнили.

– Я имел в виду тебя, Мэгари. Это у тебя душа лежит к музыке, а не у меня.

– Да ладно тебе, Таккан! Ты говоришь так, будто предпочел бы отправиться в бой, чем спеть со мной одну несчастную песню. Лина не ждет, что на твой голос слетятся все жаворонки и ласточки. По крайней мере, зимой.

Я подбадривающе кивнула.

– Ладно, – наконец сдался он. – Если тебя осчастливит тот факт, что меня стошнит перед сотнями людей, то я готов пойти на эту жертву. Всего одну песню.

Мэгари подпрыгнула на месте и радостно захлопала в ладоши.

– Нам нужно потренироваться, чтобы ты не выставил себя дураком перед Линой.

– Вот и тренируйся, пока не похолодало. Разве ты не говорила, что хочешь поиграть среди слив? Или все это было уловкой, чтобы заманить сюда нас с Линой?

– Это была уловка, чтобы заставить тебя петь на фестивале, братец. Я знала, что ты не откажешь мне перед Линой.

Мэгари достала лютню и уселась на упавшее бревно. Стоило ей сыграть первые аккорды, как лицо девочки озарилось радостью.

Я прислонилась к дереву, слушая ее бренчание. Музыка никогда не стояла на вершине списка того, что доставляло мне удовольствие. Играть на цитре мне нравилось немногим более, чем шить.

А зря. Я недооценила музыку.

Мэгари сыграла тоскливую ноту, и мое сердце болезненно сжалось, словно она дернула за его собственные струны. Я бы все отдала, чтобы снова станцевать под флейту Ётана или спеть с мамой на кухне. То были счастливые времена, и не менее счастливым был данный момент. Но вскоре песня Мэгари тоже превратится всего лишь в воспоминание.

Таккан прислонился к стволу по другую сторону от меня и слушал музыку своей сестры. Или он стоял там все это время?

Когда он заметил мой взгляд, я быстро отвернулась. Но поздно. Таккан обошел дерево и встал рядом со мной.

Я пошла было к другому дереву, но тут он прошептал:

– За этой песней кроется своя история. Слышишь, как Мэгари имитирует реку?

Она провела пальцами по струнам. Да, и впрямь похоже на журчание воды.

– Эта песня о девушке, которая плыла по реке Баюнь в каштановой скорлупе. Она была не крупнее плода сливы, такой маленькой, что ей приходилось отбиваться от цикад иголками и запрыгивать на воздушных змеев, чтобы улететь от врагов. А на голове у нее был наперсток, чтобы никто не узнал, что на самом деле она дочь лунной госпожи.