Министр ощутил холодный липкий ком в желудке. Губернатор заходил с неубиваемых козырей: никто до Нестерюка не мог справиться с негативными тенденциями в отрасли. Нельзя иметь в хозяйстве «катерпиллеры» и «магирусы», но ставить на них запчасти от «камазов». А налоги? Три государственных советника, возглавлявшие областную налоговую службу, слетели со своих постов за последние пять лет как консервные банки, сбитые из рогатки метким хулиганом. И все из-за собираемости налогов. Наконец, не только в его министерстве такие проблемы имели место. Вся чепуха про импортозамещение и налогооблагаемую базу регулярно высказывалась Нестерюку и остальным министрам только вице-губернатором, а не первым лицом, и все относились к этой критике как к хронической и неизлечимой болячке вроде артрита.

Константин Викторович понял, что о провале аукциона на строительство моста не будет сказано ни слова, хотя именно по этой причине он и находится сейчас в этом кабинете. Значит, будут размазывать по закону, а это хуже, чем по понятиям. Происходящее походило на обязательную часть программы перед увольнением. Не зря, ох, не зря терся тут руководитель аппарата!

— Еще какие-то странные дела у вас происходят с использованием связи. Вы вообще в курсе, что у вас в хозяйстве куда-то миллионы пропадают? За чей счет банкет, я спрашиваю, за счет бюджета? Или опять — ни сном, ни духом? — Каркушкин снял с носа новенькие, по виду демократичные очки Lindberg Air Titanium стоимостью с вазовскую малолитражку, и уставился на собеседника водянистыми серыми глазами.

— Да я как бы… держу это на контроле. Выявляются виновные, готовятся дисциплинарные меры воздействия, — На самом деле Нестерюк очень смутно представлял, что именно произошло с этой связью. Доложили ему только о внезапно образовавшемся долге перед «Роскомтелом», долге нешуточном, за сорок миллионов. Но это ерунда. Сейчас было важно показать покорность, преданность, готовность пойти и выполнить любой приказ любой ценой.

— Не следует валить с больной головы на здоровую. Виновные! Вы что, прокурор? Работать надо, понимаете? Работать, а не бумажки перекладывать. Мы все дружно, одной командой раскручиваем маховик позитивных преобразований, а вы болтовней занимаетесь, по выставкам и форумам катаетесь. Имидж формируете? Для каких целей, интересно? — губернатор хищно оскалился, показав неестественно ровные имплантированные зубы.

Внезапно Нестерюк осознал, что это не конец. Если бы его хотели убрать, то все должно происходить по-другому. Передали бы «мнение», многозначительно глянув на потолок, равнодушно развели руками, а потом сожрали. Тот же руководитель аппарата, не моргнув глазом, сделал бы это с амбивалентной беспощадностью кавказской овчарки. И не городили бы никаких выговоров, разносов и тому подобной административной шелухи, на этих уровнях власти подобные телодвижения смешны и нелепы. Стало быть, сейчас его всего-навсего журят, жестко, даже жестоко, но все еще как члена команды. Ему пока доверяют, дают последний шанс.

И внятный намек прозвучал — за его поведением пристально наблюдают, наверняка используют для этого ближайшее окружение. А что, и очень просто: Мотыга, например, — далеко не апостол Павел, и даже совсем наоборот. Тут есть, о чем подумать, но после, после.

Константин Викторович потрогал узел галстука, изобразил скорбное лицо, будто находился в колумбарии, и решился. Откровенно говоря, выбора у него и не было.

— Иван Николаевич, я понимаю, что кредит вашего доверия мною исчерпан. Прошу дать неделю на устранение всех указанных вами недостатков. В противном случае как бы готов просить отставки.

— Что же, вы сами назначили сроки, — космический холод интонаций губернатора чуть потеплел до умеренного арктического. — Будем, как говорится, посмотреть. Пока я слышал только слова. Надеюсь, вы их подкрепите делами. Что же касается недостатков… Другие проблемы по линии вашей работы тоже сами собой не решатся. Мы и за них спросим.

Губернатор снова уткнулся в бумажки. Аудиенция окончена. Заключительные фразы не требовали расшифровки: неделя сроку на возврат контракта по строительству моста, иначе министра столкнут в яму. Столкнут походя, не задумываясь, а заодно отгрызут все активы, до которых смогут дотянуться. Пираньи.

Нестерюк рефлекторно кивнул затылку губернатора и тихо вышел. Министра подташнивало, хотелось убить что-то живое.

Наталья в своей жизни новых людей не любила. Не чуралась, а, скорее, тщательно выбирала из массы внешне дружелюбных и общительных лишь тех, кто пришелся ей по душе, с кем комфортно разговаривалось или уютно молчалось. Как ладно скроенные перчатки из оленьей кожи облегают кисть, так и Лифшиц, Лазарев, Анечка, пара институтских подруг, с десяток не близких, но теплых оранжевых людей обволакивали Наташино личное пространство. Сюда причислялась и бессменный парикмахер Марина — сверстница, добрый человек и внимательный собеседник. В ней явственно угадывалась тюркские корни, почти наверняка ее предки лет двести тому назад откочевали с берегов Сырдарьи в Семиречье.

Мариной называлась для простоты, а настоящее имя Маржан (по-казахски — «ожерелье из кораллов») многие перевирали. Семья Маржан гнездилась ныне в Оренбуржье, в обширном казахском селе, куда перебралась после бегства из благополучного до девяностых Темиртау. Отец, в те времена подполковник, замкомандира части по вооружению, скрипел зубами и страшно матерился, оставляя новенькую трехкомнатную квартиру на произвол судьбы. Этнический казах, он пошел против тейпа, отказался принимать присягу новому государству и выбрал единственную родину и русскую жену. Пришлось бросить все и уносить ноги буквально «в чем были» — пахло кровью и пожарами.

Родина поступок не оценила, в России службы не хватало и для своих, не говоря о пришлых. Стал преподавать в школе, жена занялась хозяйством, а старшая, тихая и заботливая Маржан, принялась ухаживать за младшими. Терпимость, смирение и преданность семье воспитывались у казахских девочек сызмальства.

Младшие поперли, как грибы после дождя, пятеро уродилось, и все пацаны. Шли годы. Братья подросли, выучились, женились да и разлетелись кто куда. Здоровые еще родители жили обстоятельно, хоть и небогато, в опеке не нуждались и благословили дочь налаживать свою собственную жизнь.

На четвертом десятке это было ох как непросто. Маржан, по образованию педагог, с пятнадцати лет видела себя в парикмахерском ремесле. Еще студенткой, учась в соседней Излучинской области и пытаясь подработать, попробовала сделать это профессией. Тогда почти получилось, просто не хватило жизненного опыта. В этот раз деваться было некуда. Яркая восточная внешность, густые прямые волосы цвета воронова крыла, оливковая кожа и миниатюрная фигура гимнастки быстро способствовали образованию собственной клиентуры. Маржан, поднапрягшись и заняв денег у братьев, арендовала подвальчик и открыла маленький салон красоты. В нем сейчас и сидели.

Завершив обязательную часть программы с чак-чаком и зеленым чаем, приятельницы перешли к парикмахерскому креслу. Хозяйка салона, обкладывая Наталью невесомыми пахучими салфетками, внезапно замерла, склонившись над ухом подруги.