Она вернулась домой. Караванов, укладывающий вещи в картонные коробки, был мрачней тучи.

– Тебе помочь? – бережным голосом спросила Елена.

– Нет, спасибо, – подчеркнуто вежливо ответил он.

– С кем из знакомых ни поговорю, у всех почему-то один диагноз – что я сука, а ты – идеал человека и гражданина.

– Тогда как на самом деле все наоборот? – фыркнул Караванов.

– На самом деле я не понимаю, что происходит… – призналась она. – Мне и больно… и одновременно с этим ощущение, что все правильно… Ты уж обзвони всех, скажи, что друзей после делить не будем. Что у нас европейский развод, а не азиатский…

– Будет настроение – позвоню! – Елена увидела, что он очень плохо выглядит, явно не спал ночь.

– Тебе надо отдохнуть… Выспаться, – нежно сказал она. – Не форсируй ты этот переезд, если все так трудно…

– Спасибо за заботу! – зло сверкнул он глазами.

– Как там воздух, шум? – Надо было что-то говорить, иначе становилось невыносимо.

– Замечательно.

– А зелень какая-нибудь близко? Я никогда не была в этом районе.

– Какая-то есть, недалеко лесопарк.

– О, поняла, где это! У нас с тобой там недалеко любовь когда-то начиналась. Надеюсь, следующая у тебя будет удачней.

– И вам того же…

Почему-то вспомнилась обидная фраза Егорычева: «Да твой Караванов – сбитый летчик!» Хотелось немедленно позвонить Егорычеву и сказать: «Смотри, он покруче тебя оказался! Смог от меня уйти! Ты-то от своей никогда не дернешься, хотя вас ничего кроме денег не соединяет! А он начнет новую жизнь! И будет счастлив! Да, он не заработает столько денег, сколько у тебя, но он отстроит свой внутренний мир, на который ты клал с прибором… У него еще все будет, а у тебя уже ничего, кроме денег и любовниц!»

Словно она была матерью Караванова, а Егорычев говорил:

– У твоего сынка ничего не получится!

И словно, с другой стороны, была его дочерью и внутренне всхлипывала:

– Кто теперь будет носить мне шоколадки? Кто будет гулять со мной и покупать мне игрушки?

И получалось, что перед ней все еще стоит выбор продолжать жить в опекаемых девочках среднего возраста, постоянно подворовывающих свободу и секс на стороне; или отправляться в нелегкое амплуа оторв, самостоятельно позволяющих себе все, но и отвечающих за это по полной программе. Она выросла из первого, но второе пугало… ох, и пугало!

– Завтра я ночую там… – сказал Караванов как можно жестче.

– Надо продумать все мелочи, – по-бабьи откликнулась Елена, чтобы снять напряжение.

– Все продумано!

– Ну и здорово. Я пойду спать в Лидину комнату, с ног валюсь, – сказала она, чтобы не разреветься в голос, и закрыла за собой дверь.

Вроде бы умела оставаться одна. Все эти советские пионерские лагеря, детские больницы – в которых ты никому не нужен ни живой, ни мертвый, ни больной, ни голодный – задубили шкурку… и все-таки ощущение ножа, воткнутого в спину, появившееся, как только зашла в дом, не покидало ни физически, ни душевно.

«Может, так инфаркт болит? – обреченно подумала она. – Все же не девочка уже… И посоветоваться не с кем. Врача вызывать в такой момент – это уже Большой театр получится. Поди, не помру… А если помру? Глупо будет… Лидка никому не нужна останется. Толик сам себе не нужен, родители – законченные эгоисты… Караванов, конечно, ее не бросит, но ему своими заниматься некогда…»

Стало ужасно жалко и себя, и Лиду, и можно было от души зареветь. Отревевшись, вспомнила про Муркина, тут же набрала его мобильный.

– Привет, – сказала она. – Это я.

– Ты где? – голос был глубоко пьяным. – Приезжай…

– Дома.

– Бери тачку, приезжай. Я позвоню, тебя в подъезд пустят. Давай быстро!

– Муркин, это Елена! – Она поняла, что была принята за стриптизершу. – Вчерашняя Елена. Въехал?

– Да? Въехал! Все равно приезжай. Хочешь, сам за тобой приеду? – ничуть не смутившись, предложил он.

– Муркин, нужна твоя консультация. У меня со спины как будто нож в спину вогнали. Дышать больно и жить больно. Что посоветуешь?

– Приезжай, вылечу… – бубнил Муркин.

– А вдруг это сердце?

– Какое, на хрен, сердце! На тебе можно бревна возить!

– Так и возили, вот и довозились… Я серьезно говорю, мне очень плохо…

– А думаешь, мне хорошо, после вчерашнего? Итальянцы доказали, что велосипед может с успехом заменить виагру для пациентов, которые не могут ее жрать из-за заболеваний сердца…

– Блин, ты клятву Гиппократа давал?

– Давал. Я еще и клятву юного пионера давал. И что мне теперь, удавиться по этому поводу? Какие лекарства в доме есть?

– Никаких…

– Тогда тяпни коньячку граммов пятьдесят. Если станет хуже, вызывай «Скорую». А лучше приезжай… Ты же обещала!

– Я не обещала, что сегодня. Пока.

Идти за коньяком мимо Караванова было нельзя, потому что глаза были сильно заплаканы. Елена тихо включила Лидин магнитофон и начала танцевать перед зеркалом. Сначала это было невыносимо больно, после второй песни стало легче, она легла и провалилась в сон.

Уходила утром на работу, когда Караванов что-то складывал в чемодан с аккуратностью часовщика: какие-то фигульки, мелочи… Периодически подходил к столу и наливал себе водки. Пыталась деловито дать пару советов, но его затрясло, голос дал петуха. С ровного места вышел на тему «я тебе никогда не был нужен».

– Слушай, если ты от меня уходишь, то почему ты так нервничаешь? – удивилась она.

Пришла в редакцию в странном состоянии. В целом любила начинать новое. И каждый уход с работы, финал романа или разрыв с подругой воспринимала как дверь, открытую в новые возможности. Думать о том, что уже сегодня его не будет дома, было странно: то больно, то радостно. В общем, черт-те что!

Села за компьютер, чтобы поработать над текстом и обсудить свое состояние с Никитой, но его не было. Наверное, был на совещании. Ужасно хотелось поболтать с кем-то, но Катя простудилась. Елена зашла к секретарше Олечке. Та чем-то напоминала Лиду, к тому же умела держать язык за зубами. После работы в нескольких газетах Елена научилась ни с кем, кроме близких, не обсуждать свою половуху. Иногда намекать, реже демонстрировать, но ни за что не пускать в душу.

Однако Олечка расшифровывала срочное кремлевское интервью. А через некоторое время пришло письмо от очередного интернетного искателя приключений, и Елена со скуки ответила, хотя обычно жалела на это время. Его ник был надписан Бэтмен.

Б э т м е н. Привет!

Белокурая. Привет.

Бэтмен. На работе?