Таким образом, исключение лишь подтверждает правило. Постепенное врастание в высший слой военной элиты неаристократических провинциальных родов было возможным, но крайне долгим и трудным процессом. Требовалось показать долгую, честную, успешную службу или… заручиться поддержкой влиятельных покровителей.

Во-вторых, в высшем командном составе вооруженных сил России времен правления Ивана IV (т. е. на протяжении полустолетия) абсолютно доминируют «княжата», иными словами, титулованная часть аристократии. Если считать по отдельным персонам, то получится, что представителей старомосковских боярских родов на верхнем эшелоне воеводского корпуса всего лишь 20 % (по первой группе армейской элиты), или порядка 25 % (по обеим группам). Если подсчитывать не отдельных личностей, а роды, то получится то же самое — чуть менее 25 %.

Процент представителей старомосковских боярских родов, имеющих думные чины (бояре и окольничие) от общего количества служилых аристократов, заслуживших таковые в период регентства Елены Глинской и царствования Ивана IV, был неизменно выше — это убедительно показал А.А. Зимин в исследовании о составе Боярской думы[127]. Если считать одних только персон, имевших боярский чин, то превосходство титулованной знати, конечно, очевидно, но все-таки процент бояр некняжеского происхождения, как правило, не падает до значений около 20 %, он выше. Если анализировать состав окольничих, то неоднократно бывало так, что представители старомосковских боярских родов в этом чине превосходили по количеству представителей титулованной знати. А.А. Зимин, в частности, пишет в отношении практики, сложившейся в 30–40-х гг. XVI столетия: «Окольничество… обычно получали представители знатных, но не княжеских, а старомосковских боярских фамилий»[128]. Если рассматривать боярский список «Тысячной книги», то там 7 представителей старомосковских боярских семейств и 11 князей (а из семи окольничих — ни единого представителя титулованной аристократии). В боярском списке «Дворовой тетради» соотношение титулованной и нетитулованной знати 36:30 (в списке окольничих — абсолютное преобладание старомосковских боярских семейств)[129]. В первые годы опричнины они получили преобладание в опричной Думе и, возможно, взлет влияния старинных семейств нетитулованной знати, издавна связанной тысячами нитей с правящей династией, подготовлен был обращенными к царю настойчивыми советами ее представителей о введении особого порядка правления. Так, Пискаревский летописец связывает возникновение опричнины с инициативой В.М. Захарьина-Юрьева и А.Д. Плещеева-Басманова. В.Б. Кобрин считал, что «…опричнина была детищем старомосковского боярства, стоявшего во главе этого мрачного учреждения до рубежа 60–70-х годов XVI в.»[130], — так не стало ли господство нетитулованной знати в первый период опричного времени своего рода реваншем за усиление позиций «княжат» в военной сфере? В любом случае, соотношение титулованной и нетитулованной знати у кормила власти в Московском государстве было в среднем гораздо более ровным: не видно такого подавляющего превосходства, которое княжеские роды получили в армейском командовании.

Бояре, окольничие, дьяки, подьячие. Немецкая гравюра, XVI век

Потомки удельных княжат потеснили заслуженных московских бояр предположительно по двум причинам.

В наибольшей степени правдоподобен ответ, основывающийся на свидетельстве Джильса Флетчера — английского дипломата, посетившего Россию в 80-х гг. XVI столетия. Флетчер указывал на обычай ставить военачальником русской армии знатнейшего аристократа[131]. Иное назначение нанесло бы обиду представителям других знатных семейств, оказавшимся в подчинении у человека, превосходство которого по части родовитости они не признавали. Так вот, у старомосковских бояр явно не хватало знатности, чтобы меряться ею с княжескими родами Мстиславких, Бельких, Шуйских, Воротынских, Микулинских и т. п. А в большинстве случаев они еще и не располагали земельными владениями, сравнимыми с колоссальными вотчинами и уделами, сохранившимися у этих семейств до середины XVI века.

Но возможна и другая версия, которая требует специального дополнительного исследования. Можно предположить, что у нетитулованных московских фамилий была своего рода специализация, в большей степени распространявшаяся на судебно-административную деятельность, чем на военную. Да и на военные посты их чаще определяли в крепости, нежели в полевую армию. Для того чтобы подтвердить или опровергнуть этот тезис, нужна, повторюсь, отдельная монография. Здесь же хотелось бы привести лишь предварительные соображения.

Вот один из главнейших «столпов царства», боярин (с 1547 г.)[132] и конюший Иван Петрович Фёдоров-Челяднин, представитель старшей линии потомков боярина Акинфа Великого, один из богатейших аристократов Московского государства. В 1568 г. он был убит, после того как попал под подозрение в заговоре с целью передачи престола князю Владимиру Андреевичу Старицкому. Но прежде Иван Петрович сделал великолепную карьеру и, как видно, пользовался доверием государя. Как пишет Р.Г. Скрынников, Челяднины «…издавно возглавляли Конюшенный приказ»[133]. Так было и с И.П. Фёдоровым-Челядниным: он был крупным администратором, дипломатом, главой Конюшенного приказа. Но на военной службе он никогда не поднимался особенно высоко. Немногое известно об участии Ивана Петровича в походах. В 1536 г. «Иван Петров сын Федоровича» упомянут как первый воевода в полку правой руки[134]. В 7045 (1536–1537) г. он расписан вторым воеводой в передовом полку во Владимире. А в 7048 (1539–1540) г. сидит воеводой в маленьком Боровске, удачно местничает с князем И.С. Ногтевым по поводу назначения по украинному разряду от поля, назначается первым воеводой в полку правой руки «по берегу» на Угре, а также первым воеводой сторожевого полка «от Казанской украины» (во Владимире); В 1541 г. — второй воевода в Калуге[135]. На это время приходится пик его активности на воеводских службах. Затем его ожидала опала 1546 г. и ссылка в родовые владения на Белоозеро, впрочем, быстро закончившаяся[136]. В 1548 г., во время большого похода на Казань, его поставили было в разряд, но отпустили «по болезни»[137]. В зимнем походе 1549 г. на Казань, а также летних 1547 и 1550 гг. к Коломне, Иван Петрович сопровождает царя, не имея какого-либо воинского назначения[138]. Последнее назначение Ивана Петровича в ранге полковых военачальников — пост первого воеводы в весеннем походе 1551 г. судовой рати к Казани (потолок карьеры Фёдорова-Челяднина в полевой армии)[139]. В государственных разрядах он упоминается также первым воеводой Свияжска с весны 1556 г. (для боярина — незавидное назначение); на берегу в 1564 г. (но не совсем ясно, был ли он туда реально отправлен, и если да, то в какой должности); в Юрьеве-Ливонском за 7070(1561–1562) г., но из записи опять-таки неясно, какой именно пост он там занимал (предположительно первого воеводы); а также в качестве первого воеводы в Полоцке за 7075 (1566–1567) г.[140] Некоторые исследователи считают, что воеводство в Полоцке могло рассматриваться как знак опалы[141], однако это сомнительно. Огромный Полоцк представлял собой богатейшее и притом стратегически важное приобретение времен первого периода Ливонской войны, сам царь гордился этой победой: ведь именно он возглавлял армию в походе на Полоцк[142]. Назначение на воеводство в Полоцк — это назначение на один из высших постов в военной иерархии того времени. Но на этом завершается список сведений о деятельности конюшего на военном поприще за всю грозненскую эпоху, богатую походами и войнами. По сравнению с представителями первого списка военной элиты, не вылезавшими из походов на протяжении многих лет и командовавших самостоятельными соединениями, Фёдоров-Челяднин выглядит довольно скромно. На военной службе ему чаще доставалась роль командующего городовыми гарнизонами, чем полкового воеводы. Это был прежде всего дипломат и администратор[143], о чем прямо свидетельствует, кстати, известное замечание немца-опричника Генриха Штадена: «Иван Петрович Челяднин был первым боярином и судьей на Москве в отсутствие великого князя. Он один имел обыкновение судить праведно, поэтому простой люд был к нему расположен…»[144]