Он садится на кресло у кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как старик, – лаконично отвечаю я.

– Доктор Вейдманн, – он протягивает мне жилистую загорелую руку с идеально ухоженными ногтями.

– Пациент Аске, – отвечаю я и ложусь на кровать. Я внезапно чувствую тяжесть в теле. Я страшно устал. – Ну что, – продолжаю я, когда ритуалы вежливости закончены, – стало быть, я выздоровел? Быстро, однако.

– Однако. – Доктор Вейдманн вздыхает и продолжает: – Мы решили направить тебя в психиатрическое отделение Осгорда на наблюдение, учитывая, что…

– Нет, спасибо, – отвечаю я и улыбаюсь так широко, как позволяют мышцы лица, – Just dropped in to see what condition my condition was in[31]. Теперь мне надо двигаться дальше.

– На нашей стороне закон.

– Какой закон?

– Принудительное направление следует из параграфа 3.2 закона об обеспечении психического здоровья и обязывает тебя пройти обследование сроком до десяти дней.

– Почему?

Он удручённо смотрит на меня, я замечаю красные сосуды в его глазах:

– Учитывая то, что произошло, мы обеспокоены, что ты можешь сам причинить себе увечья.

– А?

– Вот, – он передаёт мне конверт. Я взвешиваю его на ладони и смотрю на доктора, который так глубоко погружается в кресло, что вот-вот сложится вдвое.

– Я могу вскрыть конверт?

– Да, конечно. В нем официальное письмо о решении принять меры принудительного лечения и положить тебя в психиатрический стационар, а также ссылки на правовые основания.

На улице темнеет. Я слышу, как за окном дует сильный ветер. Одновременно с этим я вижу, что в дверном проёме появились двое мужчин. Один из них молодой и с короткой стрижкой, другой постарше и острижен наголо. Оба выглядят как обладатели пожизненных абонементов в клубе штангистов, а также докторских степеней в мастерстве физической конфронтации.

– Кто они?

– Они здесь, чтобы помочь.

– Тебе?

Вейдманн качает головой.

– Нет, в данном случае – тебе.

– Помочь с чем?

– С чем угодно.

– Когда я уезжаю?

– Сейчас, ну или тогда, когда ты будешь в состоянии ехать.

– Я могу отказаться?

– Да.

– Отлично. Я отказываюсь.

– Но… – Вейдманн снова поднимает руку, как будто это белый флаг, – но… – повторяет он со вновь обретённой силой воли, – тогда тебя отвезёт полиция.

– Нет, я поеду сам.

– Такси или «скорая»? Наши Йорн и Йорген тебя сопроводят.

– У меня нет денег.

– Мы это организуем.

Я удручённо развожу руками:

– Кажется, у меня нет выбора.

– Прекрасно.

Доктор Вейдманн встаёт с кресла и тащится к двери, а двое «помощников» заходят в комнату и, улыбаясь, встают передо мной. Это не те тёплые, радушные улыбки, с которыми встречают друзей, это два холодных намёка: «Ну вот, мы стоим напротив тебя, парня без штанов, который может угодить в психушку и которому нечего терять, так что мы улыбаемся».

Я благоговейно кладу руки на коричневый конверт и улыбаюсь в ответ. Настолько дружелюбно, насколько вообще способен, приняв во внимание обстоятельства.

– Эй, – кричу я Вейдманну, когда он уже шагает за дверь.

– Что? – он останавливается и поворачивается.

– Вы можете дать мне полчаса? – я бережно кладу руку на живот и строю гримасу, – кажется, мне снова нужно в туалет из-за клизмы.

– Конечно, – отвечает он, – а я пока посмотрю, не найдётся ли для тебя новой одежды.

Двое мужчин остаются стоять прямо у двери, а я встаю с кровати, сутуло ступаю по линолеуму в ванную, закрываю за собой дверь и включаю кран на полную мощность.

Я сажусь на унитаз и достаю мобильник старика, который всё ещё держу в руке. Пришло время брать на себя ответственность и проявлять инициативу, как Гюннар Уре любил говорить, когда наша команда сдавала позиции в спортивных матчах против адвокатской конторы.

– Торкильд? – задыхаясь, шепчет Лиз, когда слышит мой голос. – Эх ты. Я так испугалась…

– Потом, сестра, – шепчу я в трубку так тихо, как только могу, – мне нужна твоя помощь. Сейчас, немедленно.

Огромная коробка с потерянными вещами в отделении нефрологии, видимо, самая убогая из всех коробок, куда только можно засунуть руку, ну или это странный врачебный юмор доктора Вейдманна, который мне не понять.

Я одет в тесные тренировочные штаны из спандекса, с синими и зелёными полосками на внешней стороне бёдер, какие обычно носят наркоманы, музыканты, играющие тяжёлый рок, или молодёжь из стран восточного блока. Сверху на мне толстый серо-белый шерстяной свитер с воротником. Он колется и едва достаёт до линии талии, так что мои лобковые волосы и пупок оголяются, когда я встаю.

На ногах у меня пара застиранных, изношенных и замызганных кроссовок. Мою собственную одежду, сырую и порезанную, мне выдали в полиэтиленовом продуктовом пакете. Я чувствую себя, как парень с плаката северонорвежской антигероиновой кампании, когда иду по коридору нефрологического отделения к лифту с улыбающимися сторожами Йорном и Йоргеном по бокам. Они сопроводят меня к главному входу и посадят в такси до Осгорда. Там находится психиатрическое отделение университетского госпиталя северной Норвегии, в западной части Трумсё.

Кажется, моим спутникам, Йорну и Йоргену, нравится неловкое молчание, которое возникает между нами в лифте: никаких взглядов, никаких слов, только холодные улыбки, как будто они участники состязания, в котором тот, кто первым заговорит или продемонстрирует другие человеческие качества, – проиграл.

– Эй, слушай, – я обращаюсь то ли к Йорну, то ли к Йоргену, стоящему справа от меня. Он не отвечает, просто смотрит на меня в ожидании продолжения.

– Знаешь, что это: красное и говорит буль-буль? – шепчу я, не отрывая взгляда от двери лифта. Лифт останавливается, дверь открывается, но никто не заходит, – не знаешь?

Дверь закрывается, и лифт продолжает ехать вниз.

– Ну, позволь мне не томить тебя в ожидании дольше, чем необходимо. Это всего-навсего… – я выдерживаю небольшую паузу и продолжаю, – последний шанс. У тебя ещё один шанс угадать, что это.

То ли Йорн, то ли Йорген справа от меня всё ещё не отвечает, а Йорн или Йорген слева от меня и глазом не ведёт, только слушает, всё так же сосредоточенно изображая статую.