— Тогда пойдем.

— Знаешь, нет, по-моему…

— Мама сказала, чтобы ты пришел.

Ну что тут возразишь?

Я сдался и пошел на поводу.

— Ладно.

— Йиппи-и!

— Угу. Йиппи-и.

— Тогда пошли.

Софус повернулся и быстро пошел к дому, а я поплелся за ним. Я несколько дней не мылся, не менял одежду, и настроение у меня было не ахти, тем не менее я послушно подошел к красному домику, зашел внутрь, разулся и остался в носках. Стоя в чужом доме, я вдыхал запахи этой семьи — еды, которую они готовили, их тел, то абсолютно уникальное сочетание запахов, которое живет в каждом доме. Усевшись на полу, Софус принялся развязывать шнурки, но они были затянуты слишком туго, и у него никак не получалось. Он махнул сапогом в моем направлении, и я, взяв его за лодыжку, начал распутывать узелок. Вот так я и предстал перед глазами родителей: стоя в прихожей и вцепившись в ногу их сына. Как раз в этот момент, широко улыбаясь, появились Мистер и Миссис Фареры с обветренными лицами. Я наконец развязал шнурок и, держа в одной руке сапог, крепко тряс другой руку отца семейства.

— Добрый вечер, — сказал тот, глядя мне прямо в глаза, — Оули Якобсен.

Я ясно и отчетливо произнес свое имя и повернулся к матери семейства.

— Сельма.

Еще раз мое имя моими устами.

— А с Софусом вы уже знакомы, — сказала она, потрепав сына по голове. Он тотчас же пригладил волосы. Не хватало еще ходить лохматым!

— Ну, тогда пойдемте ужинать.

— Мам! — вклинился Софус, вытянув другую ногу. Еще один узелок. Мне следовало помочь и с этим шнурком, но родители опередили меня, склонились над сапогом, ухватили за кончики шнурка — ничего не скажешь, вот что значит уметь работать в команде и успешно сотрудничать. Родители Софуса были ниже ростом, чем мне показалось с первого взгляда. В этом отношении они были абсолютно одинаковые, примерно на голову ниже меня, а мой рост более-менее соответствует росту среднестатистического европейца. У Оули Якобсена были короткие темно-русые волосы, которые торчали во все стороны, и у Сельмы то же самое. Они хорошо смотрелись вместе. Пара счастливых троллей. Прекрасный материал для туристического рекламного проспекта. Оули — самый настоящий работяга, крепко сбитый, с огромными руками. Одет он был в пушистый шерстяной свитер с тремя кнопками на плече и плотные брюки. Сельма — более худощавая, к ужину и по случаю Рождества она явно принарядилась. Я так и представил себе, как она достает из самых недр платяного шкафа пакет из «Маркса и Спенсера», сохранившийся еще с тех пор, как они с подругами полтора года назад ездили за покупками в Шотландию и Англию, и вынимает одежду, готовясь к празднику. Возможно, она надевает эти вещи в последний раз. На следующее Рождество, а может, даже летом будет уже слишком поздно. В магазинах появятся новые модные вещи, и рождественские наряды отправятся обратно, в тот же пакет, который ей выдали при покупке и который она аккуратно сложит, благоговейно убирая одежду в шкаф. Возможно, Сельма уже знала, что надела этот наряд в последний раз. А потом Софус сбросил наконец сапог и побежал в гостиную.

Мои ноги в носках зашаркали по полу в большую гостиную, где мы и расположились. Уселись мы за пластиковый обеденный стол в духе бабушки, и я стал вежливым гостем ниоткуда, шпионом с мороза, пробравшимся к семейству Якобсен на лазанью. Гостиная оказалась именно такой, какими я представлял себе гостиные во всех домиках округи: светлые стены, по которым развешаны пейзажные зарисовки, большие кожаные кресла и ковры, какие были в моде во второй половине восьмидесятых, когда люди жили побогаче, а страна процветала, пока не нагрянули девяностые с их квотами на экспорт рыбы, кризисом и чудовищной безработицей, грозившими задушить страну. Сейчас экономика на Фарерах медленно, но верно, крона за кроной, вновь начала вставать на ноги, и, может, уже летом эти кресла выбросят и привезут новые, из «ИКЕА».

Оули разговаривал медленно, по-датски с фарерской интонацией, какие-то слова я не понимал, но в основном беседа текла гладко. Они спрашивали и интересовались, были вежливы и обходительны, вообще-то они приметили, как я гулял по деревне под Рождество, к тому же они меня тут и раньше видели. И еще они слышали, что я живу вместе с Хавстейном и его друзьями. Они так и говорили: Хавстейн и его друзья, и звучало это словно название знакомого всем мультфильма про арктическую экспедицию, а я никак не мог определиться, хорошо это или плохо.

— Ты, наверное, здесь в отпуске?

Да уж, на этот вопрос мне бы тоже неплохо найти ответ.

— Не совсем, я… ну… на самом деле я не знаю.

Мы на пару секунд умолкли, не зная, о чем говорить дальше. Оули покашлял, и Сельма намек поняла, но тему не оставила.

— То есть я так понимаю, ты здесь не в отпуске?

И я рассказал все, как было. Сказал, что садовникам в Норвегии сейчас нелегко, и все по вине торговых центров, скоро наступит новое тысячелетие, и всем хочется спрятаться в цветах, но никому не охота платить больше положенного. Я сказал, что у меня был друг, который выступал на фестивале Оулавсекан в Торсхавне, и их это порадовало. Я рассказал, что за городом встретил Хавстейна, что, в общих чертах, соответствовало правде. Рассказал, что Хавстейн предложил мне работу и я с радостью согласился. Что я люблю приносить пользу. Я ничего не сказал о Хелле, о родителях, которым хотелось, чтобы я вернулся домой и с которыми я почти перестал общаться, о том, как я недели провалялся в своей комнате на втором этаже. Я выдал им сокращенную версию. Укороченную до размеров страницы. Удобную диснеевскую историю. Я не упоминал о катастрофах, кровоточащих руках и конвертах ниоткуда с крупными суммами денег.

— Точно, вы ведь там делаете такие… как уж они называются? На Фабрике… — Сельма сказала что-то Оули по-фарерски, а тот что-то пробормотал в ответ.

— Туристическую продукцию, — подсказал я, — сувениры. Деревянных овец и все в таком духе. А потом Хавстейн так устроил, что я опять начал работать садовником.

— Вот как. Нравится? Подходит это тебе, как считаешь?

— Нужно же что-то делать, — ответил я.

Оули был полностью согласен. Именно так, простая мудрость, и, согласно кивая головой, он пошел на кухню налить еще соку.

— По-моему, здорово, что есть еще молодежь, которая приезжает сюда, в Гьогв, — сказала Сельма, — нас ведь здесь маловато осталось.

— Неужели?

— Кроме вас, на… на Фабрике, здесь живет… подожди-ка. — Она что-то прокричала в сторону кухни, а Оули что-то крикнул в ответ, мне показалось, что он сказал «четыре-пять», и Сельма продолжала: — Да, Оули говорит, живут только в четырех-пяти домах. Здесь, вниз по улице, жил еще один старик, но я не знаю точно, может, он переехал. Это неподходящее место для того, чтобы встретить старость.

— Правда?

— Абсолютная правда, — Сельва махнула рукой, — до магазина далеко, а зимой тут настолько плохая погода, что лучше жить в Торсхавне. Знаешь, еще случается, выпадает много снега, и тогда до Фуннигура по этому серпантину добраться почти невозможно. Так и приходится дожидаться снегоочистителя. Но они обычно быстро приезжают. Здесь еще живет пара стариков, которые уже не могут сами водить машину, поэтому когда мы отправляемся за покупками в Фуннигур или Торсхавн, сначала заезжаем к ним и спрашиваем, чего им купить.