Три спектакля в месяц спели и что делать? Вот и начинаются сплетни».

И все же даже в воспоминания великой Вишневской, при всем ее добром отношении к памяти своей знаменитой коллеги, закралась неточность. О том, что Наталья Шпиллер и Вера Давыдова, две примадонны Большого, были соперницами.

Дочь Наталии Дмитриевны, актриса Мария Кнушевицкая, рассказывала мне, что Давыдова, наоборот, была ближайшей подругой ее матери.

- Тетя Вера была такая красавица! Когда она выходила на сцену в «Хованщине» в костюмах Федоровского, зал замирал!

Она была на три года старше мамы. У меня такая же разница с ее сыном Рамазом.

Когда вышла эта мерзкая книга о Вере Александровне, письмо в поддержку тети Веры подписала моя мама, Ольга Лепешинская и кто-то еще.

Мы очень дружили. Наши семьи сначала жили над дирекцией Большого театра - одни места общего пользования были, маленькая передняя и две комнаты.

В нормальный дом мы переехали после того, как Большому театру дали несколько квартир в доме для работников ведомства Берии. На каком-то приеме к нему чуть ли не директор Большого театра подошел и сказал, что для артистов дома не строят. И Берия дал два десятка квартир. Этот дом находится на Садово-Сухаревской.

Наша квартира была под номером 125 и располагалась на восьмом этаже, а на шестом этаже квартиру получила тетя Вера. Они с Рамазом и бабушкой-дедушкой в нее въехали.

У нее был чудесный муж. Дмитрий Семенович был очень красивый, с замечательным голосом, невероятным тембром. Он пел в «Иоланте» и это такой теплоты и глубины голос, что я помню его и сегодня.

В Большом театре было три подруги - тетя Вера, моя мама и замечательный врач, Валентина Александровна Фельдман. И росли дети: у Валентины Александровны - Марина, у мамы - я, у Веры - Рамаз.

Когда началась война, было страшно: стали бомбить Москву, напротив нашего дома были воронки, помню знаменитую бомбежку, во время которой бомба попала в Большой и упала люстра, чудом не вся разбилась. Другая бомба попала в очередь у магазина «Диета» на улице Горького, а еще одна - в здание горкома компартии.

И тогда тетя Вера предложила маме и Валентине Александровне Фельдман забрать девочек - меня и дочь Валентины Александровны - в Тбилиси. «Уж я их не обижу», - говорила она. Но тетя Валя Фельдман осталась в Москве, а мы уехали в Саратов, где жила папина родня.

Ту бомбежку никогда не забуду. Нас всех отвели в подвал, мы сидели, обернувшись одним одеялом с Рамазом, прижавшись друг к другу. Он был очень ласковым. И тетя Вера такой же была.

Даже во время войны за певицами присылали из театра машину. У певца такой режим - ни запахов, ни посторонних влияний быть не должно. Хотя ни мама, ни тетя Вера не кутались особо. У них никогда не было шерстяных шарфов, они только шелковые носили. Шелк больше предохраняет горло, и нет перегрева, как от шерсти. У Ивана Семеновича Козловского был знаменитый шерстяной шарф, изнутри обшитый шелком, чтобы именно эта ткань соприкасалась с горлом.

У мамы и тети Веры было много сдвоенных спектаклей. Например, в «Садко» Вера Александровна пела Любаву, мама - Волхову. И Сталинские премии за «Садко» они получили вместе. Обе были хороши, что и говорить.

Помимо теплых житейских отношений между нашими семьями были и очень творческие отношения. Было такое трио - папа (виолончелист Святослав Кнушевицкий, - прим. И. О.), Оборин (пианист Лев Оборин, - прим. И. О.) и Давид Ойстрах (скрипач, - прим. И. О.). И с ними был Дмитрий Семенович, муж тети Веры Давыдовой. Это была общность высочайшей музыкальной культуры.

Не знаю, видели вы документальный фильм грузинский о Вере Александровне? Снимали его здесь, у нас в квартире. Позвонили сразу после выхода книги некоего Гендлина, тогда только началась перестройка.

У мамы была одна особенность. Она всегда говорила понятно, доходчиво, но если о чем-то не хотела вспоминать, то могла говорить все, что угодно, и вы даже не понимали, что на самом деле не получили ответа на свой вопрос. Мама была большим дипломатом.

Помню, в тот день я пришла с репетиции, а по всей квартире расставлены камеры. И слышу вопрос, обращенный к маме: «Какие были отношения Веры Давыдовой и Сталина».

Она ведь действительно была олицетворением красоты. Русской красоты, ей невероятно шли все русские костюмы - она выходила в них в «Хованщине», «Садко». Давыдова была и невероятная Марина Мнишек. Есть ее фото в диадеме и со шлейфом, на нем она смотрит так, через плечо. Когда Вера Александровна выходила на сцену, зал действительно выдыхал.

Грузинские телевизионщики пытались выкрутиться: «Ну вот Сталин приезжал в Большой театр?» Мама отвечала: «Приезжал, это всем известно» - «На какие спектакли?» - «Он любил русскую оперу, на «Садко» и на «Иван Сусанин ».

Оперы - «Царская невеста» и «Садко» - у Веры Давыдовой были сдвоены с мамой, поэтому они уезжали в театр и возвращались вместе. Мы слышали шум подъезжающей машины, их хохот, звук работающего лифта, который сначала останавливался на 6-м этаже, а потом поднимался на наш. В том доме на Садово-Сухаревской мы с Давыдовой прожили вместе семь лет.

Ну так вот, телевизионщики расспрашивают маму, а я хожу по квартире и прислушиваюсь. И понимаю, что маму эти расспросы начинают раздражать.

- А в Кремле вы пели? - задают ей вопрос.

- Да, перед папанинцами выступали, еще были даты какие-то. В Георгиевском зале пели, и в доме приемов МИДа пели.

- Вера Александровна нравилась мужчинам?

- Вы видели ее фото? Как такая красота могла не нравиться?

Тут я решила вмешаться. Попросила остановить камеру, чего они, кстати, не сделали. И сказала: «Я с детства помню эти разговоры. А потом уже повзрослела и все понимала. Моя мама живой свидетель тому, что я скажу. У Веры Александровны, этой красавицы, был один для современности невероятный недостаток. Она любила в своей жизни одного мужчину. И этим мужчиной был ее собственный муж, Дмитрий Семенович Мчедели, или Мчедлидзе, как звучала его настоящая фамилия». Телевизионщикам после этих слов стало скучно.

К Сталину у нас дома было весьма определенное отношение. Я не могла быть никоим образом его поклонницей и почитательницей, потому что мы все понимали, что творится в стране. Я даже не уверена, что тетя Вера была членом партии.

Кроме книги Гендлина, есть еще сочинение некоего Елагина, который в свое время эмигрировал в Америку. Он был еще тем музыкантом, хотя говорит о себе, как о гении. Он писал о Большом театре, о том, как маму возили на какие-то правительственные дачи. Это потом перепечатал журнал «Огонек».

Судя по всему, Мария Кнушевицкая имеет в виду подобный отрывок из книги Юрия Елагина «Укрощение искусств»:

«Так, в начале 1941-го в кругах людей искусства Москвы большое впечатление произвел разговор Сталина с меццо-сопрано Большого театра - Давыдовой, имевший место на новогоднем банкете в Кремле.