Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позвонив в больницу, Хафре попросил узнать, не пришла ли в себя Стефани, и, получив быстрый короткий ответ, что нет, ещё сильнее усомнился в словах хирурга. Но что он мог?
На какое-то мгновение Хафре подумал, что можно позвонить Брюстеру и попросить съездить в больницу, но это значило, что придётся обо всём рассказать ему, а этого Стефани не хотела бы ни при каких обстоятельствах.
Хафре заснул, отправившись в своих сновидениях в Орегон. Они лежали со Стефани в его детской кровати и рассказывали друг другу о детстве. «Она вернётся, – сказал он себе во сне. – Аппендицит ещё никого не убивал».
Хафре проснулся лишь вечером. Телефон звонил, а он ещё видел сон об Орегоне.
– Винсент? – голос Брюстера был далёким и сухим, как дорога в Неваде, по которой они со Стефани ездили в Вегас. – Винсент, ты меня слышишь?
– Да, – Хафре зачем-то начал рассказывать о своём сне. Сбивчиво, растерянно.
– Стефани умерла, – оборвал его Брюстер, и вместе с тем оборвалось что-то и внутри Хафре.
Он положил трубку, и в какой-то отрешённости поехал в больницу. Голубой «Кадиллак» напоминал о Стефани, и на мгновение Хафре показалось, что это сон. Он закрыл глаза и проехал на красный.
Скрип тормозов и вой клаксонов вернули его в чувство. Хафре свернул с дороги и позвонил из кафе в больницу. Нет, это был не сон.
Организацию похорон взял на себя Брюстер. На памяти Хафре Стефани никогда не говорила о церкви и своей вере, поэтому, когда он получил приглашение на отпевание, то отказался идти, появившись лишь в день погребения.
Фильм, в котором снималась Стефани, дебютировал на экранах спустя месяц и принёс колоссальные для своего бюджета сборы, однако критики предпочли обойти его стороной, решив почему-то, что минута молчания в дань памяти главной героине будет самым лучшим из того, что они могут для неё сделать.
В завещании своим единственным наследником Стефани указала племянника – Олдина Раймонда. Хафре встретился с ним незадолго до своего отъезда в Орегон. Они проговорили почти весь вечер и расстались хорошими друзьями.
О смерти сестры Фелиция узнала из газет. Похороны были настолько пышными, что затмили собой эффект от вышедшего фильма со Стефани в главной роли. Решив, что раз на похороны она всё равно опоздала, Фелиция осталась в Нью-Йорке, дав себе слово посетить могилу сестры позже, когда уляжется шумиха и никто не будет стоять над душой.
Сначала она напоминала себе об этом каждую неделю, затем каждый месяц, и, наконец, когда бизнес Олдвика вошёл в чёрную полосу, один или два раза в год.
Сдержать данное себе слово ей удалось лишь семь лет спустя, когда она слегла с артритом и вынуждена была оставить управление музыкальной школой. Лечащий врач посоветовал ей тёплый климат, и, направляясь во Флориду, Фелиция наконец-то смогла проститься с сестрой.
Стоя у могилы, она вспомнила, как они жили в Хайфилдс, и дала себе ещё одно слово: навестить могилы родителей, когда болезнь оставит её в покое. Уже во Флориде она получила приглашение от младшей дочери приехать в Париж на её свадьбу, но вынуждена была отказаться, сославшись на болезнь.
Там же, во Флориде, она встретила известие о смерти Клемента Олдвика.
Переезд в Нью-Йорк отнял у неё, казалось, последние силы, и дочери, в особенности Тереза, понимая, что у Эдны своя жизнь в Европе, крайне настойчиво предлагали матери переехать к ним. Фелиция отказалась. Последовавшие за этим два года она провела в Нью-Йорке, пожелав за год до смерти перебраться в Детройт к Олдину.
Умерла Фелиция в семьдесят один год, пережив свою сестру на двенадцать лет. Её сын, согласно пожеланию матери, перевёз тело в Хайфилдс и похоронил рядом с могилами родителей.
Время. Какие странные картины судеб оно рисует порой для нас! Какие краски жизней использует на своих полотнах! И как же все они похожи… Время – самый бессовестный плагиатчик в мире. Оно разменивает друзей и возлюбленных, позволяя каждому пройти свой путь, вносит свои поправки и медленно подходит к концу.
Лаверн чувствовал это, стоя у могилы Вестл. Глубокие морщины изрезали его лицо. Волосы стали белыми, как снег. Но он жил. Ухаживал за садом, который так сильно любила Вестл, звонил детям, внукам, ждал их в июне или феврале, вглядывался в закат и удивлённо продолжал разменивать за годом год, словно у жизни были на него свои планы.
Иногда это приходило во снах, иногда внезапно, когда он шёл по Грин-стрит мимо Вестминстерской церкви или готовил обед. Город ветров ждал его, звал, манил мимолётными воспоминаниями. Иногда это была Фанни Вудс, иногда Стефани Раймонд, иногда Вестл – молодая, влюблённая…
А иногда воспоминания заглядывали так глубоко, что Лаверн начинал видеть Джесс и Кипа – свою первую семью, оставленную им когда-то давным-давно. Сейчас они жили где-то здесь. Рядом. Молодые, полные надежд и желания жить. И даты, те самые календарные даты, которые старики стараются не замечать, увлекали Лаверна, нашёптывали ему, что с каждой новой неделей он приближается к чему-то всё ближе и ближе.
Его тайна. Его секрет, которым он никогда ни с кем не делился. Знала только Фанни, но её давно не было на этом свете. Теперь остались Джесс и Кип. Они ждали его в городе ветров.
И вот в конце лета, простившись с садом и навестив могилу жены, Лаверн отправился в Чикаго. Никто не знал, куда он едет. Никто не знал, зачем.
Таксист, доставивший его на Север-Улкот-авеню, молчал всю дорогу, и лишь получив плату за проезд, спросил, не подождать ли старика. – Нет, – сказал Лаверн.
Он стоял возле дома, где жила его семья, и вглядывался в окна второго этажа. Его жизнь, его старая забытая жизнь, была здесь. Она смотрела на него, обдавая тело тёплым дыханием молодости.
– Чип! – позвал он пробежавшего мимо сына.
Мальчик обернулся и наградил старика доверчивым взглядом.
– Я вас знаю? – спросил он, подходя чуть ближе.
Лаверн улыбнулся и качнул головой.
– Но вы знаете меня?
– Я знал твоего отца, – Лаверн протянул руку и потрепал Кипа за густые волосы…
Старый проржавевший ключ, который он сжимал в кармане, больно врезался в пальцы, словно напоминая, что пора уходить. Ключ от квартиры Синтаса. Ключ от квартиры, где когда-то жила Фанни Вудс.
Лаверн шёл по улице, и вся жизнь мелькала у него перед глазами безумным хороводом. Боялся ли он, завершая этот странный круг? Нет. Скорее, был взволнован. Подойдёт ли ключ, который он хранил так много лет? А если нет, то какую шутку сыграл с ним его собственный разум? Вся жизнь, все лица, которые он помнит – реальны ли они? Чикаго тридцатых, Фанни, Вестл, Джини Вольтс, Самерсфилд, «Требьюн», дети, внуки – как много всего осталось позади, и как страшно потерять веру в эти воспоминания.