– Может быть, это пойдёт мне на пользу, – говорила она Брюстеру. – Может быть, став матерью, я смогу, наконец-то, повторить попытку получить признание серьёзной актрисы…

Но прошёл год, и ничего не изменилось. Попытки потерпели неудачу, и Стефани начала шутить, напоминая Брюстеру о том, сколько сил они потратили прежде, чтобы не допустить последствий, ставших спустя годы желанными.

Шутки были сухими и неискренними, но Брюстер подыгрывал Стефани, не желая утруждать себя, выслушивая её душевные терзания. У него была хорошая работа, у него было имя, и вряд ли теперь кто-то мог вышвырнуть его из этого бизнеса, как лет десять-пятнадцать назад. К тому же, встречаясь с Клементом Олдвиком, который достаточно часто выступал щедрым спонсором, Брюстер уже не видел той прежней верности жене, которая могла поставить крест на его карьере. Даже если Фелиция лично попросит мужа похлопотать, чтобы Брюстера отправили в Чикаго, закрыв двери в Голливуд, это не возымеет успеха. Да и отношения сестёр давно перестали существовать, как дружеские. Брюстер не знал наверняка, но, кажется, они не переписывались уже лет десять, не меньше, не встречались, не звонили друг другу. Так что угождать Стефани не было нужды. Она не значит теперь для его карьеры ровным счётом ничего.

Однако идея родить ребёнка и предпринять повторную попытку завоевать трагический пьедестал пришлась Брюстеру по вкусу. Он задумался о том, какой лучше сценарий подобрать для будущей картины. У Стефани Раймонд определённо было имя, и это имя могло принести хорошие дивиденды. Если, конечно, она действительно сможет добиться успеха.

Догадывалась ли об этом Стефани? Возможно, да, но на протяжении всех прожитых совместно лет она никогда не задавалась вопросом об истинной причине, заставлявшей Брюстера находиться рядом с ней. Она строила свою карьеру, строила свою жизнь и никогда планов на будущее с Брюстером. Сначала они пели вместе в Чикаго, потом покоряли Голливуд в Калифорнии, и вот теперь им нужно покорить ещё один рубеж: зачать ребёнка.

Но прошёл год, а результата так и не последовало. Стефани обратилась к врачу, заранее оговорив полную анонимность визита.

Анализы ничего не показали, но слухи, которые стали появляться, заставили Стефани сначала возненавидеть врача, проводившего осмотр, а затем и Брюстера, за то, что он не смог дать ей то, чего она хотела, и, кроме того, оказался настолько глуп, что рассказал об этом Джоан Ливерик – молоденькой актрисе, не приглянувшейся Стефани уже потому, что приехала из Флориды и щеголяла южным акцентом, напоминая ей о родном доме.

Стефани попыталась закатить Брюстеру первый в жизни скандал, но закончилось всё это новой попыткой зачать первенца. После он убедил её съездить в Нью-Йорк и сделать ещё одно полное обследование в специализированной клинике.

По возвращению в Лос-Анджелес Стефани узнала, что Брюстер запустил новый проект с ненавистной ей сплетницей в главной роли. Молодая и свежая, с копной сливочных волос, большими зелёными глазами и доверчивым, немного напуганным взглядом – она напоминала Стефани точную копию сестры, когда той было лет двадцать.

Ещё задолго до выхода фильма критики выдали Ливерик значительные авансы, и Стефани не без желчи отметила, что постарался в этом Брюстер. Он увлёкся этой молоденькой девушкой, решив вложить в неё не только деньги, но и своё расположение.

Последнее показалось Стефани крайне оскорбительным, но ещё больше она почувствовала себя униженной, когда до ушей стали доходить слухи о романе Брюстера и Ливерик. Никогда в жизни Стефани не ревновала его. Может быть, для того, чтобы испытывать ревность, нужно по-настоящему любить человека, а уж любви между ними точно никогда не было.

Разрыв отношений, инициатором которого стала Стефани, пришёлся аккурат на выход картины с Джоан Ливерик в главной роли. Картина не принесла ожидаемого успеха, и получалось, что Стефани нанесла Брюстеру двойной удар: оставила в трудный момент, но это её беспокоило меньше всего. Решение было принято, и на попятный идти она не собиралась.

Увлечение Брюстера выглядело по меньшей мере омерзительным, однако Стефани спустя полгода сама невольно увлеклась молодым актёром, когда снималась в комедийной картине Уэгана Харпера. По сценарию она была молодой матерью, сын которой мечтает отправиться в Лас-Вегас и выиграть в баккара миллион долларов.

Сценарий не нравился Стефани, но актёр, который должен был играть её сына, невольно вызывал симпатию. Он был высоким прямолинейным парнем из Орегона, и Стефани думала, что, будь у неё сын в реальной жизни, то она бы хотела, чтобы он был похож на него.

Их роман начался на третий месяц съёмок. Сначала робко, а затем всё более и более увлечённо, Стефани окунулась в нахлынувшие чувства с головой.

Даже седовласый режиссёр Уэган Харпер, который хвалил актёров крайне редко, не смог не отметить перемену, произошедшую со Стефани. Это была её вторая молодость, второй рассвет. Она даже согласилась съездить со своим возлюбленным в Орегон и познакомиться с его родителями.

Кровать, на которую их положили, была жёсткой и пахла собачьей шерстью, здоровенный бульдог лаял всю ночь, но Стефани чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире.

Балтимор. Дом, в котором поселились Лаверн и его жена, был небольшим, но сад очаровал Вестл с первого взгляда. Благодатный климат оживил её, восстановив больные лёгкие и вернув лицу былой румянец. Болезнь ушла, и вместе с ней ушли воспоминания и страхи.

«Он не уйдёт. Он никуда не уйдёт», – думала Вестл, наблюдая за тем, как спит Лаверн. Седина посеребрила его виски. Тонкие морщины прорезали кожу лица. Но он ещё был свеж и молод.

Как странно порой знать, что человек старше вас на четырнадцать лет, и понимать, что он всегда остаётся моложе вас. Болезни и тревоги обходят его стороной. Печали и отчаяние не задерживаются в его глазах. Даже люди, которые уходят из жизни время от времени, забываются, оставляя лишь приятные воспоминания.

Нет, жизнь никогда не побьёт его. Никогда не сломит. Он будет ползти до последнего вздоха. Будет идти вперёд, источая оптимизм и непокорность, заражая этими чувствами всех, кто рядом.

Даже его друг Джаспер Самерсфилд после выхода на пенсию был потрясён и долго бродил по городу, не в силах найти себе место. Как сильно он напоминал иногда Вестл Лаверна. Как часто поддерживал и вселял оптимизм. Как светился мир, когда они с Лаверном оставались вместе.

Но сломался и он. Сломался, позволив Лаверну поддержать себя, одобрить, указать новые горизонты, к которым стоит идти.

Он доверился другу, доверился так же, как когда-то ему доверилась Вестл, потеряв четвёртого ребёнка. Простила роман с Джини Вольтс и позволила помочь отвлечься. – Уезжай в Майами и ни о чём не думай, – заверил её тогда Самерсфилд, пообещав, что когда они вернутся в Чикаго, Джини уже не будет в городе. Он всё понимал, знал, что нужно делать, и, делая, забывал об этом, помогая забыть и тем, кому помог.