— Так что, мне теперь с печи не слазить и с грелкой обниматься?

— Папа, может, лучше в мансарде?

— Наших сорок не знаешь? Они не дадут поговорить, а мне с ним за дело перетолковать надо. Пусть накроют в беседке! Будет еще гость, — не уступал старик и, навалившись им на плечи, пошел к пруду.

Айвик на ходу раздавал указания прислуге, и когда они спустились к беседке, вокруг стола уже шла оживленная суета. Сначала появился графинчик с водкой, затем вареная в остром соусе фасоль и маринованный чеснок. Старик Лейба оставался верен себе во всем — в богатстве предпочитал простую и скромную пищу. Айвик усадил его в кресло-качалку, заботливо укутал ноги теплым пледом, разлил водку по рюмкам и поднял тост за милую сердцу Одессу. Старик прослезился. Потом они помянули ушедших. Упоминание об отце острой болью отозвалось в сердце Ивана…

В тот теплый июньский вечер ничто не предвещало беды. На рыбном базаре, как всегда, стоял громкий гомон, шла бойкая торговля, за пятак спорили до хрипоты, а, войдя в кураж, целую корзину кефали спускали за копейки.

На Дерибасовской и у Дюка было не протолкнуться — настоящее раздолье для одесских щипачей, зеваки только и успевали хвататься за пустые карманы.

У синематогрофа Хейфица штурмом брали кассу, чтобы попасть на Хенкина.

Банда ворвалась в город средь бела дня и, как изголодавшаяся волчья стая, набросилась на беззащитных жителей, громила лавки и магазины. Отец пытался остановить эту кровавую вакханалию. Пьяные бандиты не пожалели его: на глазах жены и сына поглумились и потом изрубили шашками. И кто глумился? Вадька и Сашок, с которыми Иван когда-то запускал голубей с этого самого двора.

В тот же день он записался добровольцем в часть особого назначения при губернской ЧК. Три месяца гонялся за бандитами по степям и хуторам. Глубокой осенью у села Любашовки чоновцы зажали остатки банды в балке. Бой был жестокий и короткий. Вадьке с Сашком повезло — их не зарубили шашками, но на этом свете они не задержались. Ивана не смогли остановить ни командир отряда ЧОНа, ни начальник местной ЧК. Его побелевший от напряжения палец отпустил скобу спускового крючка, когда из барабана нагана вылетела последняя пуля. И потом на каждой новой операции он не щадил себя и был беспощаден к врагам. В сердце Ивана осталось место только для ненависти.

После очередного боя с бандитами, в котором он изрубил шашкой целый десяток, начальник уездной ЧК из Раздольной, старый большевик, отобрал у него наган и выставил за порог. Тогда, после разговора в Раздольной, в Иване все кипело от негодования. Его, не жалевшего себя ради защиты советской власти, лишили права карать ее врагов! О какой душе мог говорить этот чахнущий от чахотки, полученной на царской каторге, человек? Какая могла быть справедливость к тем, кто никогда не знал жестокой нужды, которая ютилась в бедных крестьянских избах и убогой заводской слободе? Иван этого не понимал. Продолжать службу ему пришлось в Красной армии.

Шло время. И он не замечал, как жгучая жажда мести иссушала душу и ослепляла разум. Мягкость друзей ему казалась трусостью, их сомнения и колебания воспринимались как предательство. Эти нетерпимость и беспощадность к любой слабости отталкивали от него друзей и множили врагов. Перевод в Москву в военную разведку стал для Плакидина благом. Здесь, вдалеке от дома, постепенно притупилась боль утраты, а работа с Яном Берзиным заставила по-иному посмотреть на окружающий мир.

Командировка в Германию открыла перед Иваном смысл тех слов, что однажды сказал ему старый чекист из Раздольной — не все враги, кто против власти. В самом сердце Германии, в холодном и чопорном Берлине, он снова встретил тех, кого считал врагами. Большинство влачили жалкое существование, но не нужда и бесправие, а глубокая тоска по утраченной родине причиняла им самую острую боль. Боль, которая нашла отклик в душе Плакидина. Она оказалась у них одна и принадлежала России…

Прошлые воспоминания отразились на лице Плакидина и не остались незамеченными мудрым стариком Лейбой.

— Я тебя понимаю, мой мальчик, — с участием заметил он. — В этой жизни каждый несет невосполнимые утраты. Одних они ломают, а других закаляют, но настоящий мужчина, пока есть силы, идет вперед, а когда они покидают, то должен пройти в два раза больше.

— Спасибо, — с теплотой пожал ему руку Иван и многозначительно сказал: — До Вашингтона я добрался, а дальше надеюсь идти с вашей помощью.

— Поможем. Разве старый Лейба отказывал хорошему человеку?

— Папа, и про меня не забудьте, — поддержал шутливый тон Авик.

Старик хитровато покосился на него и заговорил по-украински:

— Сынок, шось у горли дэрэенчить, трэба горло промочить.

— Папа, может, подождем, когда второй гость подъедет? — напомнил он.

— Он не обидится, наливай!

Айвик снова потянулся к бутылке и разлил по рюмкам. Они выпили, и разговор перешел на войну. Иван с жадным вниманием слушал отца и сына Лейба. Из их рассказов перед ним открылись иные Америка и американцы, совершенно непохожие на тех, которых он знал несколько лет назад.

Шум на центральной аллее перебил разговор, на ней показалась машина.

Абрам Лейба многозначительно посмотрел на Ивана и сказал:

— Вот и наш общий друг.

«Сан! От встречи с тобой зависит многое, если не все», — подумал Плакидин, и его сердце встрепенулось.

С последней их встречи в Шанхае минуло пять лет. За это время произошло столько невероятных событий, что их хватило бы ни на одно столетие. С карты мира исчезли многие государства, пали десятки правительств, а три континента оказались охваченными пожаром невиданной по своему размаху и ожесточенности войны. В ее пламя были брошены сотни миллионов людей. Она безжалостно ломала и коверкала судьбы целых народов. Вне всякого сомнения, война коснулась и жизни Сана. Что в ней за это время произошло, Ивану оставалось только гадать. Сгорая от нетерпения, он поднялся с кресла и вышел из беседки.

Машина остановилась на стоянке, затем хлопнула дверца, и осанистая мужская фигура промелькнула за кустами роз. Хорошо знакомая размашистая походка и борода не оставляли сомнений — то был Сан. Иван двинулся ему навстречу. Сошлись они на лужайке. На секунду-другую замерли, а затем крепко обнялись.

Годы и испытания мало изменили Сана. Он выглядел моложе своих сорока восьми лет. Здоровый румянец по-прежнему играл на щеках, во взгляде сохранился юношеский задор, и лишь вокруг глаз появилась густая сеть тонких морщинок, а на висках пробилась поздняя седина.

— И долго вы там стоять собираетесь? Статуй у меня и без вас хватает. Присоединяйтесь к нам, — окликнул их Абрам Лейба.

Судя по тому, как здесь встречали Сана, Иван понял — в семье Лейба он желанный гость. На этот раз Айвик без напоминания наполнил рюмки, и тост «за дружбу старую до дна» все охотно поддержали. После нескольких рюмок беседа стала более непринужденной. За ней незаметно пролетело время. Абрам Лейба, утомленный разговором, извинился и отправился в дом. Айвик тоже не задержался и, понимая деликатность положения, оставил Ивана с Саном одних.