Так что Германарих, как верховный судья своего государства, был вправе махнуть белым платочком и отправить неверную в Мокрую морось — обитель богини Хель. Частями.

А вот братья Сунильды отчего-то придерживались альтернативной точки зрения. И, как видим, активно ее навязали. Несмотря на то что, повторюсь, Германарих, как у готов было принято, являлся не только риксом, но и судьей. А потому, собственно, резать его означало проявлять неуважение к суду. Да и утверждаться этот приговор должен был не единой его волей — не феодализм же еще у готов, в самом деле, — а собранием. Хотя бы собранием знати. Не крестьянку казнили, в конце концов. Могли ли именно готы, хотя бы и обозленные, пойти против всей системы?

Но двое братьев пошли. И означает это как минимум два обстоятельства.

Во-первых, что братья не признавали юрисдикцию короля Германариха. И, значит, принадлежали к племени, которое хотя и —

— служило ему в числе других —

— но при этом считало нормальным воспользоваться —

— случаем повредить ему.

А во-вторых, это племя считало родовые отношения более приоритетными, нежели семейные. И уж тем более — государственные. И братья полагали себя вправе сказать самому королю, что будут судить его «по законам гор».

Ну или лесов…

Ибо где мы еще находим людей, которые:

а) не втянуты пока в нормальные государственно-правовые отношения в государстве готов;

б) считают родовые законы более приоритетными, нежели государственные;

в) подчинены готскому королю, но рады прирезать его по подходящему поводу;

г) вообще скоры на расправу?

Не в лесах ли, недавно еще практически независимых? Не наши ли это только что включенные в состав державы Германариха венеды?

Портит это предположение, однако, имя Сунильды.

Множество исследователей сводят это имя к германской основе —

— swan-s — «лебедь».

Небесперспективная идея, тем более что Сванильды нам из германского ономастикона известны. Правда, это требует еще —

— hild-i — «борьба, битва».

Так что Лебедь — вполне подходящий вариант. Как и то объяснение, что взятая замуж за гота, возможно, в рамках мирного договора после завоевания, девушка получила в готской среде германский аналог своего имени.

И можно представить себе эту картину, как выводят ее, бывшую лесную принцессу, из сруба ямного, тюремного, как ведут ее, раздетую, на глазах сотен глаз, как бьется она в руках дюжих палачей, вдруг осознав невозможное — что вот ее, ее, ЕЁ! сейчас убьют! Убьют мучительно, убьют позорно, убьют ни за что! Всего за несколько минут телесного счастья!

И как надеется она на изменение решения, на помилование…

Но ее привязывают за руки, за ноги к четырем коням, и столетний злыдень, колдун, — Кощей! — роняет руку с белым платочком…

Впрочем, все равно это не принципиально. В любом случае германский эпос принципиально неисторичен. Даже записанный историком почти что по свежим следам. И потому могло быть все. В том числе и — не быть. То есть не быть и самой радикально наказанной за супружескую измену дамы. И ее братьев. И росомонов. А остался просто пересказ какой-то мифа. Например, о жене бога Вотана (он же Один) Фригг, которую кое-кто упрекал в сожительстве с… братьями ее супруга.

Так что эта история с точки зрения науки ничего важного нам дать не может. И пересказал я ее сам не знаю зачем. Может быть, хотел показать, что в истории есть не одни лишь археологические культуры, а живые, чувствующие, любящие и страдающие люди.

Или просто донесся до нас отзвук какой-то красивой легенды. Шелест тайны, вздох печали… Где была и измена, и правда, и лебединая верность. И неверность. И месть.

И солнышко, которое навеки погасло для неверной супруги.

И для всей готской державы.

ИТАК:

IV век. Готы под предводительством короля Германариха начинают войну против неких венедов. Судя по отмечаемом археологией ходу развития киевской культуры, этими венедами могло быть именно ее население, «овенедившееся» в ходе притока родичей из северных лесов. То есть в киевской культуре снова распространяется маркер R1a1. Германариху удалось покорить «киевцев»-венедов, включить их в свою державу. Однако есть основания думать, что радости такая инкорпорация венедам не принесла (см. рис. 26).

Рис. 26. Генеалогическое древо

Вообще-то говоря, гунны напали не вдруг.

Просто однажды на готских границах появились люди самого не внушающего доверия вида:

— их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдает жестокость их духа: они зверствуют даже над потомством своим с первого дня рождения. Детям мужского пола они рассекают щеки железом, чтобы, раньше чем воспринять питание молоком, попробовали они испытание раной. Поэтому они стареют безбородыми, а в юношестве лишены красоты, так как лицо, изборожденное железом, из-за рубцов теряет своевременное украшение волосами…

Биография их тоже на близкое знакомство не вдохновляла:

Когда их, бродящих по бесплодным пространствам, увидели нечистые духи, то в их объятиях соитием смешались с ними и произвели то свирепейшее племя, которое жило сначала среди болот, — малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род людей только лишь в том смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи.

Цели пришельцев были под стать их внешности:

этот свирепый род… стал тревожить покой соседних племен коварством и грабежами.

Избытком гуманизма интервенты не страдали (впрочем, если вспомнить прибытие сюда же готов, то горькие упреки замирают на устах):

Всех скифов, забранных еще при вступлении, они принесли в жертву победе, а остальных, покоренных, подчинили себе.

Сражение гуннов с аланами. Художник Й.-Н. Гайгер

Впрочем, поначалу гунны словно бы прощупывали обстановку и в глубь Готии далеко не заходили. Но давление было постоянным и жестоким:

аланов, хотя и равных им в бою, но отличных от них человечностью, образом жизни и наружным видом, они также подчинили себе, обессилив частыми стычками. Может быть, они побеждали их не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом; они обращали их в бегство…