Роланд отпускает меня:

— Сдай свой лист.

Если у меня в легких оставалось хоть немного воздуха, эти слова выбили из меня последний.

— Что?!

— Твой Архивный лист.

Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, она будет лишена работы. И если она окажется негодной, ты, Роланд, устранишь ее сам.

— Роланд…

— Ты сможешь забрать его завтра утром, когда придешь на разбирательство.

Он же обещал, что не станет этого делать. Я ему доверяла… Но что я сделала с его доверием? Я вижу, как ему больно. Дрожащей рукой я достаю лист из кармана и передаю ему. Забрав его, Роланд шагает к двери, но я не могу найти в себе силы, чтобы двинуться с места.

— Мисс Бишоп.

Мои ноги словно гвоздями прибиты к полу.

— Мисс Бишоп!

Этого не должно было случиться. Я просто хотела увидеть Бена, а теперь…

— Маккензи, — говорит Роланд, и я заставляю себя следовать за ним.

Я шагаю по лабиринту полок. Здесь больше нет тепла и покоя. С каждым моим шагом трещины множатся и разрастаются. Роланд проводит меня через Атриум в приемную, где за столом с прилежным видом сидит Эллиотт.

Роланд поворачивается ко мне, злость на его лице сменяют усталость и разочарование.

— Иди домой, — говорит он.

Я тупо киваю. Он отворачивается, уходит в Атриум и скрывается за полками.

Эллиотт поднимает голову и с любопытством смотрит на меня.

Я чувствую, что вот-вот развалюсь на куски.

С трудом выйдя за дверь, я отправляюсь в Коридоры, где полностью растворяюсь в боли.

Как мне плохо!

Хуже, чем когда-либо. Хуже, чем если бы меня порезали ножом. Я не знаю, как избавиться от этого ощущения. Я должна это сделать, иначе сойду с ума.

Я даже не могу дышать.

Не могу…

— Маккензи!

Я оборачиваюсь и вижу, что в центре прохода стоит Оуэн и смотрит на меня своими синими глазами, озадаченно нахмурив лоб.

— Что стряслось? — спрашивает он.

Все, связанное с ним, такое спокойное, надежное, стабильное. Моя боль перерастает в жгучую злобу. Я изо всех сил отталкиваю его.

— Почему ты не сорвался?! — кричу я.

Он не отбивается, даже рефлексивно. Не пытается убежать, и единственное, что выдает его чувства, — слегка сжатые зубы. Я хочу вывести его из себя. Заставить сорваться. Он должен. Потому что сорвался Бен.

— Почему, Оуэн?

Я снова толкаю его. Он делает шаг назад.

— Что делает тебя таким необыкновенным? Таким особенным? Бен сорвался. Он сорвался сразу, а ты сидишь здесь целыми днями и остаешься самим собой. Это несправедливо!

Я снова толкаю его, и он упирается спиной в стену.

— Это несправедливо!

Я хватаю его за грудки, и меня потихоньку начинает заполнять его тишина. Но этого недостаточно, чтобы избавить меня от боли. Я все еще разваливаюсь на куски.

— Успокойся. — Оуэн берет мои руки в свои и прижимает их к груди. Тишина уплотняется и начинает окутывать меня.

Я чувствую, что у меня мокрое лицо, но не помню, что плакала.

— Это несправедливо!

— Мне очень жаль, — шепчет он. — Прошу тебя, успокойся.

Я не хочу больше чувствовать эту боль. Мне нужно избавиться от нее, иначе я не смогу жить. Вся эта злоба, чувство вины и…

И тут Оуэн целует меня в плечо:

— Мне очень жаль, что с Беном не получилось.

Тишина захлестывает меня как цунами, унося с собой весь негатив.

— Прости меня, Маккензи.

Я замираю. Его губы снова касаются моей кожи, и тишина разрастается у меня в голове. По телу разливается жар и легкое покалывание, все плохие мысли отступают. Он уже целует мою шею, затем щеки, и каждый раз, когда он прикасается ко мне, жар и тишина усиливаются, гася боль, вину и злобу и оставляя только чувство тепла и покоя. И желание. Он проводит губами по моей щеке и слегка отстраняется, внимательно глядя на меня бездонными синими глазами. Его губы всего в сантиметре от моих. И когда наши губы сближаются, я не ощущаю ничего, кроме его всепобеждающего прикосновения. Никаких мыслей о том, плохо это или хорошо, никакой боли, ничего. Ничто из окружающего мира не способно пробраться в наш кокон.

— Прости меня, М.

М. Это выбивает землю у меня из-под ног. Я думала, этого коротенького слова никто не поймет. Просто М. Не Маккензи. Не Мак. Не Бишоп. Не Хранитель.

Это то, о чем я мечтала. То, чего хотела. Я не хочу быть девушкой, которая нарушила все правила, разбудила мертвого брата и все разрушила…

Я закрываю пробел. Притягиваю Оуэна к себе.

У него нежные, но сильные губы. Он целует меня увереннее, и тишина разрастается, вытесняя все остальное из моего подсознания. Затапливая меня.

Потом он отстраняется, отпускает мои руки, забирая тишину с собой, и все снова возвращается, слишком болезненно, слишком громко. Я тяну его к себе и прижимаюсь к нему всем телом. Он целует меня так, что у меня перехватывает дыхание и пропадают все мысли.

Затем Оуэн делает шаг вперед, прижимает меня к стене и буквально затапливает тишиной, приходящей с его горячими поцелуями. Я позволяю этой тишине поглотить меня, вытеснить все вопросы и сомнения, Истории, ключи, кольца и прочую чушь. Под его поцелуями и прикосновениями я просто М. И просто М. отражается в его синих глазах, перед тем как он закрывает их и целует меня все более страстно. Время останавливается, и мы растворяемся друг в друге.

Я не могу остаться здесь навечно, хоть я и таю от прикосновений Оуэна. В конце концов я неохотно отстраняюсь, и, собрав все силы, ухожу.

Я не в состоянии охотиться, поэтому остаток ночи просто брожу по Коронадо, расхаживаю по этажам в поисках подсказок и воспоминаний, пытаясь читать стены — в надежде, что хоть что-нибудь эти люди из Архива упустили. Но тот год, как швейцарский сыр, полон дырок и пробелов. Я проматываю картинки, нащупываю все новые и новые нити, но обнаруживаю только немую черноту и размытые изображения. Квартира Эллинга заперта, и тогда я отправляюсь на южную лестницу, с которой упала Элейн, а затем пересиливаю себя и рискую зайти в лифты, где убили Лайонела. И не нахожу ничего, кроме следов стертого прошлого. Что бы здесь ни случилось, кто-то неизвестный сделал все, чтобы замести следы.

У меня заболели глаза, но, уже потеряв надежду найти какие-либо подсказки, я продолжаю по инерции искать. Я должна. Каждый раз, стоит мне остановиться, мысли о Бене и о том, что я могу потерять его навсегда, начинают одолевать меня в сочетании с воспоминаниями о том, что я использовала Оуэна, чтобы заглушить боль и обрести тишину. Поэтому я спешу вперед.